Ликвидация Прусского государства - страница 5

Именно в этот период впервые на арену политической деятельности вышел Бисмарк. Его нрав и убеждения были таковы, что даже соседи-помещики называли его «диким юнкером». Узнав о революции в Берлине, он пытался поднять прусскую Вандею: при помощи вооружённых крестьян своего поместья он хотел восстановить во всей неприкосновенности власть прусского короля, абсолютную постольку, поскольку она выполняла волю юнкерского класса. Тогда его откровенная реакционность напугала даже короля. Но Бисмарк мало смущался этим. Революция была подавлена, прусская реакция торжествовала победу. Идея единства Германии, возникшая в немецком народе, осталась неосуществлённой. Вскоре эту идею ухватил в свои руки Бисмарк. После своего назначения министром-президентом Пруссии (в 1862 году) он заявил: «Германия смотрит не на либерализм Пруссии, а на её мощь. Великие вопросы времени решаются не речами и парламентскими резолюциями… — а железом и кровью». В другой раз Бисмарк сказал: «Германский вопрос может быть разрешён не в парламентах, а только дипломатией и на поле битвы». Позднее, в 1864 году, приступая к осуществлению своих планов, он заявил: «Вопросы государственного права в последнем счёте решаются при помощи штыков».

В стране, где господствовали штык и сабля, эти слова не являлись большим открытием в области политики. Но Бисмарк никогда не выделялся способностью создавать новые политические идеи. «Бисмарк, — отмечал Энгельс, — …никогда даже на след какой-нибудь оригинальной политической идеи не напал и только комбинировал готовые чужие идеи. Но эта ограниченность и была как раз его счастьем. Без неё он никогда не ухитрился бы представить себе всю мировую историю со специфически прусской точки зрения…»[3]. Эта точка зрения прусского юнкерства, которую впоследствии усвоила и германская империалистическая буржуазия, в конечном счёте являлась старым, феодальным представлением о том, что грубое физическое насилие есть извечный и абсолютный закон общественной и государственной жизни. Не создав ни одной сколько-нибудь замечательной идеи, Бисмарк великолепно усвоил и настойчиво проводил политику солдатского сапога. Померанский юнкер, он всегда считал прусское дворянство «высшей расой»: это представление твёрдо укоренилось в головах людей его класса. Как и окружавшие его юнкеры, он с нескрываемым презрением относился к не-пруссакам, даже к немцам. Он утверждал, что баварцы — это «переходный тип от австрийца к человеку». К славянам он относился с едва скрываемой ненавистью. «Нужно уничтожить всех поляков, — писал он, — иначе в мировой истории не будет порядка». На высшей ступени его антропологической иерархии всегда стоял пруссак.

Чтобы распространить господство Пруссии на всю Германию, Бисмарк решил использовать идею единства немецкого народа. Когда настал час, он приступил к осуществлению своих планов, и притом обычным прусским способом, т. е. войной. Немалую роль в этом сыграла прусская дипломатия Бисмарка, которая с самого начала усвоила простой принцип: противников легче бить поодиночке. Сначала Бисмарк последовательно провёл войны против Дании и затем против Австрии. Не все понимали тогда его цели; многие прусские юнкеры, являясь восторженными сторонниками методов Бисмарка, отказывались сочувствовать его планам. Немецкая буржуазия восторженно поддерживала и его планы и его методы: следуя за политикой юнкерской Пруссии, она быстро растрачивала последние остатки своих либеральных идей.

Однако национальная демагогия Бисмарка не могла ввести в заблуждение вдумчивых и наблюдательных современников. «…Маска долой, — писал тогда Герцен, — и Бисмарк из Германии пошёл сколачивать империю пруссаков, употребляя на пыжи клочья изорванной конституции… Пользуйтесь вашим величием, — иронически обращался Герцен к немцам, — молитесь за будущего императора пруссов и не забывайте, что рука, которая раздавила целые королевства, раздавит всякую неблагодарную попытку с вашей стороны с неумолимой строгостью». Герцен понимал, что господство Пруссии в Германии означает господство в ней реакции, а рост прусского милитаризма создаёт в Европе постоянную опасность войны. Намекая на игольчатые ружья, применённые прусской армией в войнах, с помощью которых Пруссия проводила объединение Германии, Герцен писал: «Все знают, что Европа, сшитая прусскими иголками, сшита на живую нитку, что всё это завтра расползётся, что это не в самом деле…»