Ликвидация - страница 50
Блатной паренек в белой футболке схватился было за карман, но тут же рухнул на мостовую от страшного удара рукояткой «парабеллума» по голове. Пареньку в полосатой футболке Чекан, сильно сжав зубы, всадил взятый из теплой руки Ионы нож прямо в сердце, пробив татуировку с пронзенным кинжалом Уголовным кодексом…
Потом выхватил из кармана платок, обмотал им рукоятку ножа, выдернул его из трупа и вонзил в сердце корчившегося на земле первого блатного. Белая футболка мгновенно окрасилась красным.
Когда через десять секунд постовой милиционер оказался на месте происшествия, он увидел три распростертых на земле трупа.
Мимо на большой скорости промчался «Виллис» с инкассаторами.
Майор Кречетов ожидал Тоню на самом банальном и самом красивом месте встреч одесситов и гостей города — в тени Дюка. Смотрел на простершего словно в благословении бронзовую руку герцога Ришелье и пытался представить себе апрельский день далекого 1828 года, когда эта площадь, еще новенькая, только отстроенная, была запружена празднично разодетой публикой, а внизу, в гавани, гремели пушки — это корабли салютом приветствовали открытие первого одесского памятника… Кречетов много читал об истории Одессы, да и с воображением у него все было в порядке. Задумчивая улыбка осветила лицо офицера, он даже забыл о том, что Тоня опаздывает уже на двадцать минут.
— А вот и я! — раздался свежий голос Тонечки. В легком летнем платье, кокетливой шляпке, надвинутой на одну бровь, и туфлях-«москвичках» она была просто очаровательна. — Фу, какие противные цветы!.. И почему все мужчины так похожи друг на друга — чуть что, сразу розы?.. — Она капризно надула губки, принимая от майора пышный букет.
— А по-моему, это абсолютно ваш цветок, — парировал Кречетов. — Вы и сами похожи на алую розу.
— Алая роза, белая роза — это что-то из древней истории, да?.. Не успели пригласить девушку на свидание и уже начинаете блистать эрудицией?.. — Она задорно улыбнулась.
— Рядом с вами блистать при всем желании невозможно, — улыбнулся Кречетов, — ваше сияние, Антонина Петровна, затмит решительно все… А война Алой и Белой розы — это не такая уж древняя история, как вам кажется.
Тоня взяла майора под руку.
— Во-первых, в знак особого расположения разрешаю вам звать меня Тоней и на «ты», — заявила она, — а во-вторых, после репетиции и общения с тираном Шумяцким я жутко устала и хочу есть. Только не вздумайте меня везти в ресторан на троллейбусе или трамвае, слышите?.. А за что у вас орден? — Она коснулась пальчиком ордена на кителе Кречетова.
— За образцовое выполнение важного задания командования, — строгим и одновременно таинственным тоном пояснил майор и рассмеялся. — Ну что же, поедемте ужинать?.. Дальнейшую программу обсудим в ресторане… Такси!..
На площадь очень вовремя въехал один из немногочисленных одесских таксомоторов — трофейный красавец-кабриолет «Штевер-Аркона». Кречетов махнул рукой, останавливая машину.
— Где вы будете ехать?..
— В гостиницу «Красная»!
— В «Бристоль»? — хмуро отозвался водитель. — Так бы и говорили…
Глаза Тони просияли — в «Красной», которую одесситы упорно продолжали величать «Бристолем», был один из лучших ресторанов города.
Двор, где жил Гоцман, давно не видел такого погрома. И устроил его, конечно же, Эммик Два Больших Расстройства, чтоб он был здоров. Внизу, на лавочке, уютно устроился дядя Ешта. А сам погром творился на галерее, опоясывающей дом. Нарядно одетый Эммик хотел, прямо скажем, немногого — всего-навсего спуститься по лестнице во двор. Но мать была с ним несогласна.
— Не пущу! Не пущу! — клокотала тетя Песя, загораживая своим внушительным бюстом путь на лестницу. — Шо хочешь со мной делай, а не пущу!
Эммик не щадя сил бился за свое счастье. Его вишневые глаза были полны неподдельной страсти. Белая выходная рубашка насквозь промокла от боевого пота.
— Мама, я зарежу себя ножиком! — в отчаянии завопил Эммик, убегая в комнату. Видимо, он понял бессмысленность простого штурма и решился на военную хитрость.
— Режь! — патетически отозвалась тетя Песя. — Режь, делай маму сиротой!
Утирая слезы, она присела на истертые ступеньки лестницы. Из комнаты Эммика доносились грохот и звон вперемежку с воинственными криками. Пожалуй, даже ударник из оркестра, в котором играл Рудик Карузо, не смог бы понаделать такого шума.