Ликвидация - страница 7

И конечно, тут была своя тетя Песя. Она смотрела на Фиму подозрительно и с любовью, как умеют только много пожившие одесские тети.

— Шо у нас случилось?

— Пара малозаметных пустяков, — любезно ответил Фима, облокачиваясь о перила. — Вам что-то захотелось, мадам Шмуклис?

— Немножечко щепотку соли. Эммик, такое счастье, надыбал глоссика…

— Два Больших Расстройства надыбал глоссика?! — изумился Фима. — Всего?! Или только плавники?

— Как есть всего! — гордо ответствовала тетя Песя.

— Так надо ж жарить. По такой густой жаре глоссик долго не протянет…

— А я за шо? — пожала плечами тетя Песя. Эммик, он же Два Больших Расстройства, — сын тети Песи, круглый, как шар, и нелепый, как вся жизнь, если взглянуть на нее с хвоста, — неторопливо вышел на галерею, прижимая к полной груди длинный нож и глоссика. Камбала энергично боролась за существование. Ее тинистые глаза смотрели на Эммика с ненавистью, а белое жирное брюхо словно пыталось его отпихнуть.

— Мама, он проснулся и не хочет, — обиженно сообщил Эммик, не давая камбале вырваться.

Тетя Песя, ахнув, бросилась к сыну:

— Не трогай нож, халамидник! Ничуть не трогай!..

Не ожидавший такой активности сын выронил нож, который смачно воткнулся в доски пола. Вслед за ним полетела и воспользовавшаяся минутной слабостью Эммика камбала. Мать и сын, ругаясь на чем свет стоит, бросились ее ловить. Снизу сцену, смеясь, наблюдал еще один сосед Гоцмана — седой дядя Ешта.

— Тетя Песя, я таки принесу вам соль и йоду, — прокомментировал Фима и пошел обратно к Гоцману,

По-видимому, самое страшное было уже позади. Арсенин вытирал несвежим полотенцем руки. На Фиму он для порядка шикнул, хотя тот всего-навсего аккуратно шарил по шкафчикам в поисках соли.

Машинально продолжая вытирать руки, врач вошел в комнату, где лежал Гоцман. Кроме кровати, огромного круглого стола и платяного шкафа, здесь из мебели больше ничего не было. Но на выгоревших обоях опытный глаз Арсенина — как-никак судмедэксперт, а в прошлом военврач — углядел нечто, что всякий назвал бы следами от детской кроватки и ножной швейной машинки.

Повыше на обоях темнели прямоугольники от когда-то висевших здесь фотографий и, видимо, портрета. «А сейчас ни одного снимка», — машинально отметил Арсенин, оглядываясь по сторонам. За его спиной хлопнула дверь — это Фима с солью вышел на галерею.

— Где ваша семья? — спросил Арсенин, отбрасывая полотенце и садясь в ногах кровати.

— Нету, — коротко обронил тот и, тяжело закряхтев, сел. — Так шо вы скажете за мой диагноз?

Арсенин, сжав губы, повелительно махнул рукой: мол, что это еще за штучки, а ну ложитесь!.. Гоцман покорно подчинился.

— Когда был последний приступ?

— Давно.

— А в детстве часто было?

— Ну, было…

Арсенин понимающе кивнул.

— Есть такое вещество — адреналин…

— Знаю, — вставил Гоцман.

— Вот… В момент опасности у вас его вырабатывается слишком много. А сердце вы поизносили. И оно не справляется. Может плохо кончиться…

— Насколько плохо?

Арсенин сделал рукой жест, будто рвет что-то на мелкие части. Гоцман внимательно следил глазами за движениями его длинных пальцев.

— Та не смешите меня, доктор, — наконец обронил он. — Вас зовут?..

— Андрей Викторович. Арсенин Андрей Викторович…

— Вы, Андрей Викторович, человек новый. Еще не врубаетесь…

— Я врубаюсь, — покачал головой врач. — Но сердце-то — одно…

— Шо предлагаете? — деловито поинтересовался Гоцман и быстро добавил: — Только без больнички.

Арсенин со вздохом посмотрел на пациента.

— Изюм, курага, молоко — чем больше, тем лучше. Если понервничали, походите… Просто походите. Вообще побольше гулять, поменьше волноваться. Должно помочь.

— Угу, — промычал Гоцман. — Особенно в засаде. Прихватило сердце — встал, походил и полегчало…

— В крайнем случае вдохните поглубже и держите воздух, сколько сможете. И так несколько раз… Это тоже помогает. Упражнение японских самураев.

Гоцман подозрительно покосился на него:

— Откуда знаете за самураев?

— В тридцать девятом — Халхин-Гол, — неохотно пояснил врач. — И до этого Дальний Восток. Кое-чему обучился.

Он взял тонкими пальцами запястье Гоцмана. Холодные руки, подумал тот. И пальцы такие… длинные. Как у артиста.