Лимон - страница 62

Я наблюдал, как неподалеку от берега мигает поворотный маяк. Я почувствовал, что ночь подходит к концу, словно длинный свиток. Звук соприкасающихся бортов лодок, звук натянутых швартовых канатов, сонные фонари на кораблях, все вокруг было темным, тихим и вызывало умиление. Я раздумывал, поискать ли где-нибудь ночлег, или вернуться к той женщине, а тем временем мое буйное сердце, наполненное ненавистью, нашло покой на этом портовом пирсе. Я долго там стоял. Я всматривался в спокойную морскую темноту, пока меня не охватила какая-то неприятная дремота.

Я изменил свои планы, решив остаться на три дня в порту и посетить местные источники. В цвете и запахе южного светлого моря для меня было что-то грубое и небрежное. Вид вульгарной и грязноватой долины захватил меня. Я понял, что пейзажи моей деревни надоели мне, горы и низины соревновались между собой, а сердце не могло отдохнуть и открыться надежде. Три дня спустя я вернулся в свою деревню для того, чтобы захлопнуть створки своего сердца.

Состояние мое ухудшилось, и мне пришлось на несколько дней вернуться в постель. У меня не было особенных сожалений, я только думал, что если об этом узнает кто-нибудь из моих знакомых, то будет переживать.

И вот, в один из дней, я вдруг понял, что в моей комнате не осталось больше ни одной мухи. Это открытие меня очень удивило. Я задумался. Вероятно, пока меня не было, никто не открывал окон и не пускал внутрь солнца, никто не растапливал огонь и не согревал комнату, и они просто умерли от холода. Это предположение было весьма правдоподобным. Одним из условий, благодаря которому они оставались в живых, была моя добродетельная и уединенная жизнь. И когда я сбежал из своей унылой комнаты и мучил свою душу и тело, они действительно умерли от голода и холода. Эта мысль вызвала во мне тоску. Не то чтобы я сожалел об их смерти, а просто почувствовал, что и надо мной, вероятно, есть какая-то сила, которая поддерживает во мне жизнь, а когда-нибудь может и убить. Мне показалось, что я увидел ее широкую спину. Никогда прежде у меня не было фантазий, которые могли так покоробить мое самолюбие. Я почувствовал, что моя жизнь от этой фантазии становится все более унылой.

Был душный летний вечер. В одном кафе на Яманотэ[77] беседовали двое молодых людей. По манере разговора они вряд ли были давними приятелями. Одиночные посетители маленьких кафе на Яманотэ чувствуют себя не так свободно, как на Гиндза и других центральных улицах, где можно сколько угодно разглядывать соседние столики. Зачастую именно эта стесненность и ограниченное пространство настраивают незнакомцев на дружеский лад. То же самое, по-видимому, произошло и с этими двумя.

Один из молодых людей был уже порядком пьян. Не обращая внимания на лужу пива под кружкой, он поставил локти на стол и болтал без умолку. В углу комнаты стоял старый патефон, и играли заезженные пластинки для танцев, отчего в воздухе висело знойное напряжение.

— Правду сказать, как-то раз один приятель предсказал мне судьбу, говорил, что мне на роду написано: скиталец, и не будет у меня ни кола, ни двора. Он умел гадать по руке, как это делают за границей: посмотрев на мою ладонь, он обнаружил на ней крест Соломона. Это пересечение линий означает, что у меня никогда не будет ни дома, ни семьи. Я вообще не верю во всякие гадания, но, когда услышал это, у меня все внутри перевернулось. Так грустно стало.

Выражение лица захмелевшего молодого человека на какое-то мгновение стало сентиментальным. Сделав глоток пива, он продолжил.

— Когда я стою на той скале и смотрю в открытые окна, я всегда вспоминаю об этом предсказании. Лишившись всего, что связывало меня с этим миром, я в одиночестве плыву по течению, словно морская трава. Мне остается только стоять на той скале и смотреть в окна чужих людей. Такова моя судьба. Так мне думается. — Да, хочу вот что сказать. В наблюдении за чужими окнами есть нечто, для многих привлекательное. Ведь так? Любого из нас может посетить подобное желание. А вы разве никогда об этом не думали?