Линия жизни - страница 6

20 июля «Седов» отваливает от пирса Архангельского порта. Начальник экспедиции заносит в путевой дневник первые свои впечатления от полярного плавания: «23 июля. Утро. Третий день пути. Вчера не записывал — болела голова, было сумно, причина понятна (один раз затошнило), но все сошло. Ел, как обычно. Все «бывалые» перенесли начало путешествия хорошо, а новички — оба врача и служитель зимовщиков — определенно плохо. Я — средне. Хотя для проверки себя играл в шахматы и выигрывал».

С морской болезнью Шмидт через несколько дней справился, но можно представить, какими были для него эти дни. Ведь ему приходилось не только играть в шахматы — знакомиться с людьми, вникать в совершенно неизвестные прежде проблемы полярного мореплавания. И все это в том состоянии, которое сам он определил словом «сумно», когда не то что думать, просто существовать тяжело. И притом никому нельзя показать, как тебе скверно, ибо одного этого вполне достаточно, чтобы стать предметом насмешек всей команды. Хотя, наверное, до конца насмешек избежать он все же не смог. Слишком уж выделяется новичок в компании видавших виды моряков. Чего стоит одна из первых фраз его дневника: «Торжественно прощались накануне в 10 вечера, а фактически выехали только сегодня в 5 утра». О пароходе — выехали! Если он хоть однажды неосторожно обронил это словцо во время разговора с командой, можно не сомневаться, что матросы на полубаке и в кубриках не раз покатывались со смеху.

Да и другие записи первых дней — по большей части восторженные панегирики арктической природе — вряд ли вызвали бы сочувствие моряков: «Лед! Разнообразный, всегда красивый — всегда строгий и благородный. Я бы охотно избрал его специальностью. Кристаллы, структура, ее зависимость от химизма, включения воздуха, химические отличия льда от воды, форма выветривания и нарастания, оптические свойства, отражение в них кристаллической структуры и физико-химических свойств, цвет и т. д. Хорошо!»

Для капитана Воронина лед — давняя специальность. Но лед — это всегда «плохо!». Он мешает двигаться судну, грозит гибелью. И, конечно, много лучше, когда его нет. Причем не только одному Воронину. Здесь интересы капитана полностью совпадают с интересами всей экспедиции: будет тяжелый лед — к архипелагу не пробиться. Потому по многу часов не сходит Воронин с капитанского мостика, то и дело лезет в укрепленную на мачте наблюдательную бочку, чтобы как можно раньше увидеть, какую еще каверзу подстроил лед.

Шмидт этих трудов капитана, судя по дневнику, вначале вообще не замечает. Во всяком случае, в первые дни, подробно записывая в дневник свои впечатления, он о Воронине упоминает лишь вскользь: «Капитан чрезвычайно внимательный. Производит впечатление человека осторожного и себе на уме, но опытный и приятный». Не очень-то вразумительная характеристика!

Шмидт, видимо, всерьез не задумывался в начале плавания о том, что представляет собой капитан, просто еще не понял, какова его роль в экспедиции, а мыслил категориями сухопутными: капитан ледокола — что-то вроде шофера, куда нужно, туда и поедет. Вот и черкнул первое, пришедшее в голову суждение.

Вообще, приняв на себя новое дело, Шмидт на первых порах слишком торопится с выводами. Об экипаже «Седова» он написал, например, весьма злые и, как потом выяснилось, не слишком справедливые слова: «Подбор команды очень неудачный… отбросы флота». И это в первый день плавания! А ведь он не знает еще, как умеет работать экипаж, не знает толком даже, что экипажу положено делать.

Чуть ниже в дневнике — столь же категоричные строки: «Предложили (команде) заключить договор на разгрузку на Земле Франца-Иосифа. Запросили 10 тысяч вместо нормальных 2–3 тысяч. Секретарь ячейки поддерживает это рвачество». А Шмидт еще полярных островов в глаза не видел, о трудностях разгрузки и вовсе не имеет представления. И пишется это на борту судна, которое Воронин вместе с командой ведет через шторм, через лед к цели экспедиции.

Словом, все постигалось не сразу. В первые дни путешествия Шмидт еще плохо понимает, что происходит вокруг. Потому то нерешительность, неуверенность в себе, то лихой наскок, будто он комиссар не Земли Франца-Иосифа, а кавалерийского эскадрона. Ничего удивительного — ведь это первые его шаги на совсем незнакомом поприще. Как же ему не оступаться, не сбиваться с ноги?