Линни: Во имя любви - страница 20

Протягивая бокал, он посмотрел на мою распухшую щеку.

— Просто сидите тихо. Не расстраивайте его. А теперь выпейте это, пожалуйста.

— Что это? — спросила я, разглядывая бесцветную жидкость. — Я не пью спиртного.

— Для вас так будет лучше. Пейте, маленькая мисс, — произнес Помпи.

Я отстранила бокал рукой.

— Нет, я же сказала, что…

Но Помпи одним ловким движением схватил меня за подбородок и заставил открыть рот, точно так же, как проделал это со стариком. В горло мне полилась обжигающая жидкость, я поперхнулась и закашлялась. Проглотив ее, я облизнула губы. Напиток оказался почти не сладким.

— Так будет лучше, — повторил Помпи, ставя бокал обратно на столик и направляясь к двери.

— Но что с ним такое?

Помпи открыл дверь.

— Здесь эту болезнь называют «привет из Франции», — сказал он и умолк. Я наклонилась вперед, чтобы не пропустить ни слова из того, что он скажет дальше. — Хотя она более известна как сифилис.

Помпи захлопнул дверь, и я услышала звук поворачиваемого ключа.

Я опустилась на играющий сочными красками ковер перед камином. Я знала, что моряки часто привозят с собой болезни, и попыталась вспомнить, доводилось ли мне раньше слышать название «привет из Франции» или то, другое слово, больше похожее на шипение рассерженной змеи. Неожиданно мне захотелось спать, веки отяжелели так, что я с большим трудом держала глаза открытыми. Под конец я сползла на пол и легла на бок, спиной к огню, подложив руку под голову. Пульсирующая боль в щеке прошла. Я больше ничего не чувствовала, меня словно укачивали приятные волны. Мужчина, кажется, спал, тяжело и шумно дыша. Его язык не шевелился. На нижней губе подсыхала корочка слюны.

В соседней комнате Кленси снова начал петь под аккомпанемент барабана Помпи, звуки сливались в неразборчивое, но приятное бормотание.

Я позволила глазам закрыться; пение, ритмичное дыхание старика и уютное тепло камина убаюкивали меня. Затем нахлынули сны — странные, темные, тяжелые сны. Скоро тьма рассеялась, и поднялось необычно яркое солнце, лучи которого причиняли боль моим закрытым глазам. Во сне глаза оставались закрытыми, но я все прекрасно видела. Я находилась возле доков и шла к воде. Над головой, хлопая крыльями, с протяжными криками летали чайки. Они ныряли в воздухе, пролетая так близко, что я ощущала трепет их крыльев на щеках и веках. Одна подлетела к моему лицу, щелкая заостренным клювом прямо мне в ухо. Мне было страшно; я хотела уйти подальше, чтобы не слышать механического щелканья. Я побежала, но чайка следовала за мной до конца пирса: теперь она кричала еще громче и пыталась ударить меня своим ужасным клювом. Мне больше некуда было бежать, и я посмотрела на темную, грязную воду. Клюв был совсем близко. Я прыгнула и, падая вниз, увидела под водой неподвижное лицо моей матери, белое и безглазое. Волны качали ее волосы вокруг головы, словно водоросли.

Я задохнулась от ужаса и открыла глаза.

Возле меня на коленях стоял мужчина с большими ножницами в руках. Ручки у них были позолоченными, а сами ножницы блестели, словно серебро. Лезвия сомкнулись на прядях моих волос. Глаза старика горели, он учащенно дышал. Из горла вырывались взволнованные прерывистые звуки, а язык лихорадочно облизывал губы.

— Ах! — довольно воскликнул он, изучая мое лицо, пока я изумленно моргала, пытаясь окончательно проснуться и понять, что же здесь происходит.

Я попробовала подняться, но старик уложил меня обратно.

— Не шевелись, моя девочка, не шевелись. Я еще не закончил, — сказал он, облизываясь. — Я думал, ты умерла, но так еще приятнее, ведь ты такая теплая и мягкая. — Он радостно засмеялся, словно удивившись тому, что я жива.

Оттолкнув его рукой (старик был не тяжелее тени), я встала на ноги. Теперь комнату ярко освещали газовые светильники и лампы на столах. Я потянулась к голове, рассеянно ощупывая короткие мягкие пряди — все, что осталось от моих роскошных волос.

— Что вы наделали?! — воскликнула я. Мой голос звучал глухо, словно через подушку. — Зачем вы остригли мои волосы?

Мне понадобилось немало времени, чтобы выговорить эти два предложения.