Лирика - страница 4
Перегибаясь, океан;
Как на его цветном просторе,
В томительном бреду лучей,
Вдруг затрепещет белый город
Красивее страны моей.
Столпятся стены, башни, крыши,
И я матросов тороплю,
Бегу по вантам выше, выше,
Чтобы отдать морской салют.
Кричу: «Куда, куда вы звали?
О, атлантический обман!..»
Мой курс — в неведомые дали.
Мое жилище — океан.
1927
СИРОККО
По африканским берегам,
По берегам крутого зноя
В багровом пульсе маяка
Вдруг наступают перебои.
Глядим — и в несколько минут,
Крутясь и мучаясь истошно,
Нам с визгом преграждает путь
С пустыни ветер невозможный.
Он жаром дыбится и вплавь
Идет, неистовый и рьяный,
И звезды крупные стремглав
В его сухом дыханье вянут.
Чернеет низкий небосвод,
Хватая клотик корабельный,
И содрогается пароход,
Как в судороге смертельной.
И дико, беспокойно мне.
Кругом отрава и опасность.
И, задыхаясь, слепнут снасти
В его невидимом огне.
Скорей бы выбиться, уйти
На океана круг широкий,
Но перекрыты все пути,
Повсюду душное сирокко.
1927
ЛУННОЕ СИЯНИЕ
Затих, уснул закат измученный,
И вот — вовсю разлив луны,
И блещет море многозвучное
Червонным золотом волны.
Как скрипки зыбкое звучание,
Как упоенье тонких струн,
На море лунное сияние
И колыханье стаи шхун.
Я выходил один на палубу
И в средиземной тишине
Глядел на призрачную, алую
Оранжевую зыбь огней.
Я вспоминал пески Аравии,
Кофейный африканский зной
И до утра луны отравою
Дышал на палубе ночной.
И думал я о дальних гаванях,
О промелькнувших маяках,
О том, что жизнь, как это плаванье,
Заманчива и коротка.
1927
ГОРОД УГЛИЧ[4]
Борису Пильняку
Горяча заката киноварь,
Но сейчас я не о ней —
Я о лампе керосиновой,
Об уездной старине.
Пожилую, неприветную,
Закоптелую, в пыли,
Мне вчера подругу медную
Из чулана принесли.
За окном соборов зодчество,
Город в сумрак отступал.
Я над лампой в одиночестве
До рассвета горевал.
И в бреду вставала молодость:
Ночи, зори, петухи,
Фитиля крутое золото
На мои лилось стихи.
В керосиновом сиянии,
Молод, прыток и упрям,
Я навек бросался в плаванья
По развернутым морям.
Я по странам неисхоженным,
Я по тропикам гулял.
Над стихами невозможными
И смеялся и рыдал.
Помнишь, лампа, время зимнее
Ночь. Беспамятство снегов.
Девушке с глазами синими
Я нашептывал любовь.
При огне, огне прикрученном,
От избытка чувств и сил,
Я ее в потемках, мучая,
Упоительно любил.
Ты всему была свидетелем,
Но однажды, медный друг,
Догорела, не заметила,
Я уехал поутру…
Годы шли крутые, быстрые,
В грозах, в битвах, в маете.
Вся страна легла под выстрелы
Мылась кровью, а затем…
Но об этом долго сказывать.
Жизнь — эпический роман.
И в собранье хлама разного
Отнесли тебя в чулан.
Под портретом государевым,
Возле сваленных икон,
Отсияло твое зарево,
Схоронился медный звон.
И с тобою, незаметная,
Отцвела моя весна…
Керосиновая, медная,
Никому ты не нужна.
Нынче всюду электричество.
О бессонный друг ночей,
Я на память в Исторический
Передам тебя музей.
Под таким-то черным номером,
Керосиновая медь,
Обо всем былом, что померло,
Обо мне ты будешь петь.
Может, кто, задетый заживо,
Вспомнит дым далеких лет,
Как себя в ночах выхаживал
При твоем огне поэт.
Горяча заката киноварь,
Бредит город стариной
И во славе керосиновой
Потухает предо мной.
1928
РАЗДУМЬЕ[5]
Разгул ветров, безумство штормов
И штилевых затиший грусть —
Весь этот мир, живой, огромный,
Разучивал я наизусть.
Ходил по северным и южным,
И вот опять, как в прошлый год,
Ветрам Атлантики послушный,
Сажусь на дальний пароход.
Куда теперь? На юг иль север?
В какой еще водоворот?
Я вдоль и поперек измерил
Полглобуса земных широт.
То с Байроном под парусами
Свершал свой безотрадный круг;
Нас опалял восток ветрами
И обжигал песками юг.
То я с Рембо на люке трюма,
В беседе дружески простой,
Хмелея, пил из звездных рюмок
Ночей тропический настой…
О штевень гладясь, шли мальштремы,
А я, в раздумьях о земле,
Туманной жизни теоремы
Решал на шатком корабле.
Куда ж теперь? В какие воды?
Оставим этот пароход
Для юных и отменно бодрых,
Которым странствовать черед.
Полмира пройдено — довольно.
Полжизни прожито — пора,
Пора предать забаве школьной
Морской романтики тетрадь.
1929
САМУМ[6]
Цвел костер в синеве весны,
Лепестками кружились искры,
Ободок азиатской луны
Над пустынею реял низко.