Лиса в курятнике [СИ] - страница 3
На землях Дальних неспокойно, тукры, сменивши очередного владыку, воспряли и возжелали если не войны победоносной – тут они более-менее здраво собственные силы оценивали, – то хотя бы возрождения древней же традиции набегов на земли соседские. А там только-только спокойно жить начали.
Бритты со своими претензиями по заморским колониям наседают, мол, монополия торговая у них, а что колонии эти в монополиях задыхаются и того и гляди восстанут, так оно ж разве по уму?
Франкам неймется.
Одни австры сидят спокойно, в дружбу играют, но и то с дальним умыслом. У них принцесс с дюжину, придет срок… И ведь придет. И кроме австрийских принцесс, положа руку на сердце, выбрать-то некого, а союз нужен.
Уж больно непрочен мир в империи.
Многие помнят смуту, всколыхнувшую ее пару десятков лет тому.
Идеи крамольные, что разнеслись моровым поветрием… Равенство, братство… Мятежи и мятежников, заставивших царя от престола отречься. Гибель всего царского семейства, а там помимо наследника хилого еще пятеро царевен имелось…
Тогда империю спасло чудо, не иначе.
И вера.
И верность. И люди, многие из которых ныне уже отошли от дел, ибо война силы забирает даже у одаренных. Первей всего у одаренных. А мир… мир всем сперва кажется благом, но к благам привыкают, и вот уж хочется большего.
– Матушку проведай, – велел царь, думая о своем. У него тоже забот хватало. Министры там, советники, каждый из которых на словах за благо империи радеет, а на деле половина франкам продалась, а другая – бриттам. А есть и такие, что на всех работать горазды, платили бы поболе. – И дружка своего возьми. Нехай развлечется.
Лешек крепко сомневался, что молочный брат его, наперсник и единственный, пожалуй, помимо родителей человек, которому цесаревич верил, желает этаких поручений.
Но с батюшкой спорить…
– И это, посетуй там, что я совсем плох стал, гневлив без меры и вообще тебя женить задумал.
– Что?!
Вот только этого Лешеку не хватало.
– Хоть бы что, – передразнил батюшка. – Сам подумай, тут конкурс, а там слух.
Одно к другому. И ведь в чем препоганая сила слухов? Какие бы здравые доводы ни приводились в опровержение – не поможет.
– Но…
– Мальчик мой, – царь прикрыл глаза, – мы оба знаем, что от меня желают избавиться, а вот ты им нужен. Во всяком случае, пока наследник не появится, шапка Мономахова слабую кровь не примет. А стало быть…
Ищи, кому выгодно.
И получалось… получалось, что им с Димитрием немалое развлечение выпало.
Ее императорское величество, в свои годы сохранившая и стать, и красоту, жаловалась на жизнь. Окруженная двумя дюжинами боярынь, фрейлинами и гофмейстринами, она громко и слезливо причитала, порой заламывала унизанные перстнями ручки, касалась пальчиками напудренного личика.
Вздыхала.
И один раз даже слезу выдавила.
Боярыни слушали. Качали головами, сочувствуя, и перстеньки пересчитывали. А заодно уж подмечали мелочишки нехорошие, навроде нездорового блеска в глазах, бледности кожи и синеватых ногтей.
И уж точно не остались незамеченными три целителя, денно и нощно оберегающие покой императрицы. Вот один одну скляночку подал, и по палатам поплыл характерный сладковатый запах валерианового корня. Вот другой с поклоном поднес кубок, в который черных капель накапал. Вот третий бутылью с пиявками потряс и часы извлек, солидные, луковичкой.
Мол, время для процедур.
И поднялись статс-дамы, подавая знак прочим, что окончена аудиенция.
– Красота, – неискренне сказала императрица, прикрывши очи, – требует жертв.
И взмахом руки боярынек отпустила.
А сама растянулась в кресле.
– Лешечек, останься с матушкой, – дребезжащий, усталый голос ее был слышен в коридоре, и лишь когда дверь закрылась, императрица вздохнула: – Когда ж это закончится-то?
Она отерла лицо, стирая пудру.
От пиявок отмахнулась, правда, велела на свиньях покормить. А вот валериановые капли выпила: нервы, они небесконечны.
– Представляешь, третьего дня пудру отравленную поднесли, и главное, яд хороший, трехкомпонентный. – Императрица вздохнула с немалым сожалением. – Сработал бы только в контакте с серебром.
Она повернула узенький серебряный перстенек, который носила не снимая.