Лишённые сна - страница 11

– Я пришёл к тебе за ответом о смерти.

– Этим-то ты и отличаешься, тебе не нужно участие, тебе нужен результат!

Цепи затряслись сильнее, свет начал мерцать, то угасая полностью, то становясь ярким до такой степени, что чёрные тени исчезали с мраморных стен, и вся комната заливалась белым.

– Разберись прежде в вопросе жизни, – сказал, наконец, голос, когда свет снова стал противно-жёлтым.

– Задай мне его, – прошептал юноша.

– Я уже есть ответ, – воскликнул Лектор громче обычного, – и я не задаю вопросов, на которые не отвечу сам. Моя мысль свободна, а твоя – нет, но в этом зале я позволю тебе покинуть пределы разума.

– Жизнь есть игра, – предположил Лёша, прижавшись спиной к холодной стене, – и как у любой игры у неё есть свои правила: хорошие и плохие, прекрасные и ужасные. Но тот, кто по своей прихоти мешает играть остальным, должен быть лишён права игры.

– И смысл жизни?

– Закончить игру.

– Значит – умереть?

– Умереть, значит, проиграть, – Лёша помотал головой. – А умереть, ничего после себя не оставив, – худший вариант проигрыша.

– Тогда что ты хочешь знать о смерти? – спросил Лектор. – То, что это наказание за недостигнутое бессмертие?

– Нет, я только хочу спросить, как избежать её. Моя любовь сейчас в беде.

– Твоя любовь? А ты познал это чувство, друг, чтобы так громко заявлять о нём?

– Ты думаешь, что мне это не под силу?

– Я знаю, что это под силу мне – обитателю этого куба.

– Так поделись со мной этой силой, расскажи, как мне спасти мою любовь?

– Достаточно ли ты свободен в полёте мысли, чтобы получить это знание?

– А ты свободен? – поморщился Лёша. – Говоришь о свободе, а сам сидишь в клетке на цепях!

Свет замерцал, цепи затряслись настолько сильно, что с грохотом сорвались со стен, вырвав куски мрамора, и светящийся куб рухнул на пол. В зале поднялась страшная пыль, и только когда она окончательно развеялась и прямо с потолка, где раньше висел куб, пролился бледный свет, юноша смог разглядеть, что в клетке Лектора есть небольшая дверь.

– Правильно, – донёсся голос из куба – уже не светящегося. – Ты действительно прав. Прав во всём от и до, но кое о чём ты всё-таки забыл.

– О чём же? – говорил Лёша, подползая к кубу.

– Ты где-то потерял «Ла»! – рассмеялся Лектор.

– Лану? – удивился юноша.

– О, да, друг мой, ты снова прав. Ну-с, готов ли ты встретиться с истиной лицом к лицу? Освободи же меня! Узри Лектора!

Лёша приблизился к двери, просунул пальцы в решётки и резко дёрнул рукой. Дверь со скрипом отворилась. Юноша хотел закричать, но челюсть его свело болезненной судорогой, а на лице застыла бледная маска космического ужаса. Внутри куба стояло огромное зеркало.

– Ты спрашиваешь меня? – говорил Лёша своему отражению, глядя себе прямо в глаза. – Какие к чёрту Лишённые сна, какие к черту легенды? Ничего, ничего нет! Ты уже знал ответ, когда шёл сюда! Что она говорила? «Ты останешься со мной, будешь рядом?» Глупец! Тебе здесь не место! Твоё место рядом с ней, нужно было просто быть рядом! – Он зажмурился и тихо заплакал. – И ради этого я оставил её одну?

Лёша очнулся около заброшенного магазина хозтоваров. Он сидел около двери, обхватив поджатые ноги руками. Утреннее солнце слепило глаза, холодный ветер пронизывал болезненное тело насквозь. Голова юноши была тяжелее чугуна, он еле поднялся и, схватившись за макушку, медленно побрёл в сторону дома, с трудом переставляя ноги.

Три следующих дня Лёша пролежал в кровати, изредка нехотя поднимаясь, чтобы дойти до кухни и сделать пару глотков воды. Наконец, он не выдержал и вызвал себе скорую помощь.

Нигде осенью не найдёшь такого же спокойствия, как на деревенском кладбище. Лёше потребовалось всего несколько минут за компьютером, чтобы найти информацию об одном таком – о Вереечке.

Он сидел на низенькой деревянной лавочке, выкрашенной в синий цвет. Лёгкий ветерок гулял между потрескавшихся крестов, гранитных плит и металлических памятников с облупившейся серебряной краской и побледневшими овальными портретами.

Лёша смотрел на свежую могилу, укрытую новыми яркими венками и на портрет красивой, ещё здоровой Ланы. Внутри юноши всё сжималось, уже не горело, но болезненно тлело, словно сама душа издыхала от тяжёлой печали.