Лишние дни - страница 5

Рядом на подстилке учительница примостилась. Из молоденьких. Только-только после института. Соломенную шляпку натянула, очочками солнцезащитными глазки горящие припрятала и думает, что никому не заметно её повышенного — минут двадцать уже, не отрываясь, любуется — интереса к шевелящимся шортам Терминатора. А нам-то что? А нам ничего. Пусть себе. Мы ждём, когда очередь нашей десятки на купание-окунание подойдёт. Не бдим, а просто — не девушек ведь, одноклассниц — разглядываем. Поплескался слабый пол и будя — изыди! Наше время пришло плескаться и по-маленькому делать через плавки в якорях и в горошек — нагло, при всём честном педсовете.

Кубарем летим — только брызги в стороны. Бултых! Неторопливо плыву к буйкам и обратно — наслаждаюсь…

По шею в воде стою, фэйс для загару подставляю — спина на поле волдырями подпортилась (сукровица пополам с гноем), а личико под бейсболкой молочней сметаны — нет гармонии в палитре. И вдруг…

Есть такая забава: поднырнув, подгрести к кому-нибудь и сотворить гадость: за нижние конечности схватить да перевернуть и притопить, а главную купальную принадлежность стянуть и на турничке повесить, как скальп бледнолицего, для просушки и вообще.

Вдруг вижу (благо, воду не замутили ещё): Кабан перископы вылупил и ко мне гребёт. Отхожу на пару шагов — он за мной — ихтиандр, блин, недоделанный. Ещё шаг — не отстаёт. Ага, думаю, коварный замысел взлелеял. Ну, ничего, сейчас мы тебя, неразумного, отучим пакостничать.

Олежа уже и ручонки тянет, да не тут-то было. Пресекаю непотребные действия — определяю стопу на его цельно костяную голову: пятка на темечко. Вследствие чего происходит вжатие лица в песок.

Жёлтенький.

Стою, Кабана мордой в дно впечатав, улыбаюсь — моральное удовлетворение, знаете ли. А он, болезный, руками машет, ногами дёргает (разве что пузыри не пускает: через песок не проходят) — видать, что-то ему в этой диспозиции не нравится. Может, он себе субмарину «Курск» напоминает? И потому дискомфорт испытывает?

Странно, да?

Но я же не изверг какой: как только он дёргаться перестал, так сразу и отпустил. Жалко мне что ли? — пусть дышит. Всплыл: морда в песке, воздух глотает. Не пережёвывая. До сих пор, когда вспоминаю, от хохота распирает, и сердце щемит — приятно так, с гордостью едва осознанной. Вот и сейчас тоже…

У меня от гордости за нас аж сердце защемило: дошли всё-таки.

Даже не верится.

Сумки в кусты, рюкзаки в листья — и дружно дымим. Девочки — с фильтром, мальчики — «французские». «Примуа» которые. Мальчики костром и хавкой занимаются, девочки — матриархат, не иначе! — на пляж топают. Под присмотром Хрюши — места здесь дикие.

Костерок потрескивает сухими веточками, язычками пламени облизывается. Алюминиевая кастрюля исполняет роль походного котелка и уже конкретно загримирована копотью: Отелло, блин, тазиков и сковородок. Тут тряпочкой да ёршиком не обойтись — придётся потом рашпилем отдраивать, чтоб хотя бы Майкла Джексона из неё сделать. Иначе маман меня неправильно поймёт — расовая дискриминация, знаете ли.

Над кастрюлькой Юрик колдует. Он у нас вместо повара — умеет воду кипятить и разминать пальцами «галину бланку».

Хорошо: небо, клещи, поганенькая сигаретка, вкусный дымок — жить же можно. Ё моё, это ж райское блаженство на Земле.

Да вот только девочки вернулись. Улыбаются, довольны — подмылись перед едой. А Кабан хмурится, нечистоплотный потому что. Зовёт Костика и меня отойти — переговорить. Юрика не зовёт, Юрик занят: свиную тушёнку вскрывает.

— Шо такое? — спрашиваю, а сам Маринке подмигиваю: типа, ты, подруга, сегодня цветёшь и пахнешь! так держать!

— На пляже местные были… — Кабан делает паузу, и я настораживаюсь: МЕСТНЫЕ ДЛЯ НЕМЕСТНЫХ = ПРОБЛЕМЫ.

— Ну и? — интересуется Костик, ковыряя берцем землю чужбины.

— К нашим девочкам. Много их. Человек десять. Может, больше. На мотоциклах. А они улыбаются, дуры, глазки строят. «Мы вас видели, чо это, девочки, вас трое, а пацанов четверо?» А Марунц, дура: «А нам троих мало!» Ебать-ковырять, я сижу молча. Пиздец ситуация: один, их десять; нож незаметно во внутренний карман переложил…