Лишние дни [СИ] - страница 13

Рыжая доедает первую порцию. Молодец! А вот Ольга… как-то она чересчур безрадостно ковыряет манную кашку.

Подхожу:

— Оленька, почему так вяло?! Где задор?! Бери пример с Танюшки!

— Я её с детства ненавижу.

— Танюшку?

— Манную кашу.

— Серьёзно? — в моём голосе неподдельное сочувствие. Я сам с пелёночных лет не перевариваю гороховый суп — у меня метаболизм другой, а может просто цвет этого гастрономического чуда не приводит меня в трепет, не знаю, но… А в детском саду одна нянечка, сука, чтоб ей, тварь, заставляла…

Молчит, ложкой в жиже кресты рисует — не по мне ли сия живопись? — и всхлипывает: оплакивает, значит, старинного друга.

— Да ладно, Оля, не ешь. Хрен с ней, с кашей.

— Я съем.

— Да ладно тебе.

— Я съем.

Та-а-ак-с, типичный случай — доктора! позовите кто-нибудь доктора! — прогрессирующей женской припездонии. Это всё от эмансипации: что, мол, бабы мужиков не хуже. Это Ольга, значит, доказать решила, что она не хуже нас, пацанов, карточные долги платит. Ню-ню.

— Киса, зачем?

…а я похож на новый «Икарус», а у меня такая же улыбка…

— Я съем!

Гордая.

Вот ещё одну ложечку — и вдвойне гордая. Ещё чуть-чуть — гордая и почему-то зелёная. Ротик зажала ладошкой и побежала. В сортир. Надо полагать, блевать. Манной кашкой. Упс, не добежала. Ну, это ничего, бывает. Обидно, что Рыжая под шумок вторую тарелку просимулировала…

Овчалову заметно штормит. И не только её. Ну, это ничего, бывает. Обидно только, что без нас пили…

— Купаться. Идёмте на пляж купаться.

Всю дорогу я поддерживал Кабана. Чтобы не упал. А Кабан меня. По аналогичной причине. Кроме того, мы общались. Очень нечленораздельно. Нечленораздельно? Плохое слово, есть в нём что-то педерастическое, попрошу его ко мне не применять.

Мы не только общались, но и даже пытались разговаривать. Если, конечно, обмен фразами, состоящими исключительно из предлогов и междометий, покорёженных неправильным ударением и отсутствием окончаний, можно назвать разговором.

Смысл нашей содержательной беседы сводился к следующим взаимосогласованным тезисам:

— наши бабы суки,

— но хоть они и суки, мы за них в ответе, это ещё Экзюпери сказал,

— а раз так, то мы за них любого, кто хоть пальцем:

а) порвём,

б) порежем (по этому поводу мы по очереди громогласно заявили: «Я художник не местный, попишу — уеду»),

в) я попишу,

г) нет, я попишу,

д) нет, я,

е) а я говорю я,

ё) и т. д.

Пляж. Песок. Камыши. Свет фонаря. Маринка медленно раздевается и, покачивая попкой, заходит в воду. Кто-то из местных плюхается рядом: видать, желает спинку потереть.

Игорь в сторонке разводит костерок — лето, однако ночь не жаркая — подсаживаюсь, закуриваю. Из-за обилия выпитого тление «примы» абсолютно не тревожит рецепторы носоглотки. Игорь просит сигарету, если не жалко. Мне не жалко. Дерьма никогда не жалко.

А потом он говорит:

— Ты понимаешь, что, если вы кого-нибудь порежете, отсюда никто не уедет?

Я понимаю, но мне плевать, что я ему и сообщаю:

— Мне плевать.

Он кивает. Он понимает, что мне плевать. А ещё он понимает, что Кабану плевать втройне: Кабан в полнейшем умате. И это всеобщее понимание тотального плевания означает, что наши крыши медленно, но уверенно сползают — уже трескаются шифером где-то возле фундамента: МЫ СЕБЯ ПОЧТИ НЕ КОТРОЛИРУЕМ. И это ПОЧТИ пьяно пошатывается на кончике ножа. В прямом смысле.

— А чо ты дёргаешься? — Игорь смотрит мне прямо в глаза, — Из-за кого? Твоя девушка? Нет? Они подруги. Одноклассницы. Может, с одного двора. Угадал? Они — общие. А общие — палюбасу ничьи. Может ты на неё, или на неё виды имеешь? Твои проблемы! — он затягивается, выдыхает через нос и сплёвывает, — Никто из моих ребят чужого никогда не трогал. Ясно тебе?

И мне стало ясно. Через несколько лет. Я, вообще, понятливый.

— Слышь, Игорёк, а у вас корабли на фотонах, или вы иначе размножаетесь?

— Чего?

— Даже так, значит… Н-да, много во вселенной загадок природы… пьян акушер, преждевременны роды…

Утром мотоциклы взревели, презрительно пукнули выхлопами и оставили после себя мрачный похмельный синдром. На память. И страх, что могло случиться непоправимое.

— Нормальные пацаны. — Юра прячет нож, стягивает завязки рюкзака.