Листопад в декабре - страница 12

Ефим стоит задумчиво. Варвара слегка усмехается, пригибает колючую еловую лапу, держит ее между собой и Ефимом. Он неуклюже поглаживает по ветви и говорит голосом, который вдруг загустел:

— Ну вот, Варвара… — но больше ничего не говорит, как будто в душе испуганно попросили: «Не надо».

Он восхищенно и тоскливо смотрит на гордое, смуглое лицо Варвары.

Громыхнул гром. Обвисшие листья всплывают на волне ветерка, бормочут, шевелятся, в лицо шлепается несколько тяжелых ледяных капель, и опять все стихает. Грозы так и не получается. Молнии вспыхивают далеко, за горами.

Шумят кусты, вылезает лохматый пьяненький Биба.

— Милуетесь? Оце гарно! — хихикает он и ковыляет за тополевую рощу, где из открытого крана журчит вода.

«Вот леший, таскается здесь», — думает Ефим, робко трогает жесткую большую руку Варвары и тихо, боясь что-то испугать, уходит. Он ощущает руку Варвары в своей, как будто ведет ее за собой. Двигается по аллеям, разогнув спину, улыбается, проводит рукой по густым ветвям. Собственная жизнь ему кажется значительной, интересной, точно до этого ничего не видел вокруг и даже этого парка не понимал.

Ефим смотрит на небо, — оно похоже на гористую темную землю. Ефим смотрит на землю — она походит на звездное небо. В кромешной темноте трава кишит зелеными огоньками светляков. Ефим идет по траве, отставив руку, словно ведя кого-то, и светляки брызжут, как звездный дождь. Даже в усах Ефима горит звездочка.

Ефим останавливается: в черноте дупла старой липы светятся гнилушки, словно кошка смотрит. По всему парку пылают холодные огни — груды зеленых углей. Мягко взмывают летучие мыши. Душно. Беззвучные молнии все полыхают и полыхают вдали. Белеют на клумбах сугробы табака и пахнут далеко вокруг. Ефиму кажется, что и он пропах им.

Из глухой аллеи выходит навстречу Анна. Зашла с работы. Ефим опускает отставленную руку. Они садятся на скамейку.

Ефим поглядывает на жену и вспоминает ее девушкой. Она всегда смотрела на него слегка изумленно. Теперь все изменилось в ней, а вот большущие голубые глаза и выражение в них остались неизменными. Ефима внезапно поражает мысль: ведь у нее всю жизнь в душе живет такое же необыкновенное чувство, какое недавно поселилось и в его душе. И он никогда не понимал этого. Грубостью, сухостью обижал в ней то, к чему нельзя прикасаться. Ефиму жалко Анну, и он чувствует себя виноватым. «Мне бы гордиться, а я…» — думает он.

Она и работает и тащит на своих плечах хозяйство. Сына вырастила. Не было ей просвета. А он, Ефим, жил душой в стороне.

Ефим царапает подбородок и оглядывается, точно испугался, что кто-нибудь уличит его.

— Парк-то… Хорош парк, а? — спрашивает он смущенно и мягко.

Анна очень удивлена таким голосом.

— Не надышишься. Цветов, деревьев, — соглашается она.

— Пройдемся. Покажу тебе все.

Анна краснеет, одергивает линялую фуфайку. «Работает, работает, а я и не подумал справить ей хоть пару хороших платьев», — досадует Ефим, а сам охотно объясняет:

— Это вот дерево гингко. Вишь, какое мудреное название. Все деревья теперь, Нюра, не такие, как прежде. Ученые говорят, что они… Ну, как бы тебе объяснить? Переродились, что ли… Совсем изменились. А вот это самое гингко какой вид имело еще до появления человека на земле, таким сохранилось и до наших дней.

Анна идет рядом и слушает с интересом.

— Парк занимает ни много ни мало, а двести гектаров… Такого, пожалуй, по всей стране не сыщешь.

Походили с часок. Анна собралась домой.

— Не боишься одна?

— Ничего, добегу.

— Ты не возись больше с дровами, я вот приду утром и наколю.

Анна быстро уходит. И долго еще бледные вспышки далеких молний выхватывают из темноты ее фигуру. Ефим думает о том, что хорошо сделал, приласкав жену, и хорошо, что промолчал с Варварой.

— Я вас! Держи их! Лови! Стреляты буду! — орет Биба, свистит в свисток и топает на месте, изображая бег. Какая-то парочка шарахается от ели. — Хи-хи-хи, — трясется Биба, и в голове его тарахтит. Любит он подкрадываться к парочкам, подсматривать за ними и пугать.

— Зачем ты их? — сердится Ефим.

— А чого воны тут ползають?

— Пускай гуляют. Ничего ты не понимаешь, трухлявый пень. А ведь они… Да ведь это… А! Чего с тобой толковать, гингко. — Ефим надергивает Бибе на нос шапку и уходит.