Литература и право: противоположные подходы ко злу - страница 5

В годы расцвета немецкого романтизма полемика между Тибо и Савиньи оказала глубокое влияние на литературу. Гейне как поэт начинал с того, что воспевал обычное право, неповторимость и органичность которого обусловлены многовековой историей и отражены в немецких народных песнях. Позднее он осознал, что ситуация, когда обычное право превращается в право как таковое, — одно из проявлений misere[20] Германии, культурного отставания немцев и несправедливого общественного устройства. Как отмечает Мария Каролина Фуа,[21] Гейне и в своих поэтических произведениях со временем начал проявлять себя как сторонник Наполеона и наполеоновского кодекса, поскольку в унифицирующей политике французского императора увидел предвестие новой, современной эпической общности. Поэтика шиллеровского театра, построенного на парадоксах понимания свободы, тоже пропитана юридической проблематикой.

В немецкой культуре идиллическое сближение права и литературы очень скоро закончилось их полным разрывом. Революция, приведшая к появлению современной литературы — она началась на рубеже XIX–XX веков, но эпоха романтизма уже была прелюдией, — полностью преобразила устоявшиеся литературные формы и нравственные ценности; а главное, разрушила идею существования некоей тотальности, централизма, компактного единства — будь то внутри человеческого «я» или в окружающем мире. Она лишила реальность — и представления о ней — единого центра, превратила индивида в "человека без свойств" или, иначе говоря, в совокупность свойств, лишенных объединяющего и организующего их центра. Этому исчезновению центральной инстанции и субъекта, способного сконструировать гармоничную иерархию реального мира, в юридической сфере соответствует, как писал Наталино Ирти,[22] отказ от единого правового кодекса, замена его частными законами, которые ничем не объединены и представляют собой опасную центробежную силу. Законы тоже становятся "анархией атомов": так Ницше (а вслед за ним — Роберт Музиль, а еще раньше — Поль Бурже) называл то, что когда-то было Его Величеством Я.

Тот же Ницше в 459-м афоризме из книги "Человеческое, слишком человеческое" (которую Ирти специально проанализировал с точки зрения правовых представлений) констатирует, что "право уже не есть традиция" и потому, раз право необходимо для жизни общества, "оно может быть лишь приказано и вынуждено" — то есть оно навязывается в силу произвола, оно ни на чем не базируется.[23] Еще Фосколо[24] в речи "О происхождении и границах юстиции", произнесенной в Павийском университете в 1809 году, с грустью говорил о невозможности применения нормативных критериев, которые не согласуются с фактами. Согласно Ницще, в современную эпоху все основы разрушены: право утратило связь с традицией, будь то религиозной или культурной, и не основывается ни на чем — как и искусство, философия и сам человек. Это право не претендует ни на истину, ни на знание, ни на правосудие; оно производит законы, оправданные лишь силой, которая заставляет людей им подчиняться. Как и все остальное, право заражено нигилизмом, ставшим сутью и судьбой Запада. Норма не опирается ни на что — как, скажем, и поэзия великого Готфрида Бенна: "Не надо наряда ада, / И форму, и норму прочь, / Свершение — вот награда, / Творение, бездна, ночь!"[25]

Несмотря на все это, люди охотно противопоставляют поэзию, опирающуюся на чувства, рационализму — не столько права вообще, сколько именно закона. Рационализму, который прежде всего выражается в свойственном закону формализме и в нашем сознании часто отождествляется с крючкотворством, черствостью, отрицанием человечности. Но, как заметил Аскарелли,[26] Шекспир в "Венецианском купце" гениально показал, что именно каверзные юридические формальности порой спасают человечность, справедливость, любовь и даже саму жизнь: героиня этой трагикомедии, Порция, переодевшись адвокатом, признает право Шейлока вырезать фунт плоти из тела Антонио, но напоминает, что, согласно договору, при этом не должно быть пролито ни капли крови. Это не горячее воззвание к человечности, к чувствам, справедливости: чтобы спасти жизнь Антонио, она, как и следует адвокату, хладнокровно призывает на помощь формальную букву закона. «Холод» логики в данном случае спасает «горячие» ценности: не только жизнь Антонио, но и дружбу Антонио и Бассанио, а главное — любовь Порции и Бассанио, прежде омраченную страхом Бассанио за судьбу друга, "…с душой / Тревожною вы не должны в объятьях / У Порции покоиться",