Литературная Газета, 6614 (№ 38/2017) - страница 15

Но как сделать так, чтобы этот синтез действительно оказался достигнут, чтобы человечество смогло достичь ближних и дальних планет и чтобы потом группы бывших землян, расселившиеся на разных планетах, не утратили связи друг с другом из-за огромной протяжённости космоса, той безграничности, которую не могут побороть и самые совершенные средства передвижения? Тот же Константин Циолковский предложит ракету, космический корабль, межпланетную станцию, видя в них средства освоения ближнего, а затем и дальнего космоса. И вдохновлённые его мыслью фантасты ХХ века – Александр Беляев, Иван Ефремов, братья Стругацкие – будут рисовать будущее космическое человечество, которое бороздит океан Вселенной на межпланетных кораблях и является цивилизацией супертехники, главная цель которой – пробиться через пространство.

Однако ещё Николай Фёдоров предупреждал, что одно лишь техническое могущество – иллюзорно, что человек, чтобы реально действовать в масштабах космоса, должен совершенствовать свою природу, обрести «полноорганность», способность перемещаться в пространстве, жить в разных средах. У Сухово-Кобылина встречаем тот же вектор творческой мысли. Стремясь преодолеть будущую пространственную разъединённость рода людского, его распадение на отдельные «планетные человечества, остающиеся вне всякого общения друг с другом», он провидит в будущем такую трансформацию нашего организма, которая позволит эту пространственную протяжённость преодолеть.

Остановимся и поясним. Говоря о преображённой, бессмертной телесности, которую должен обрести человек, русский космизм не заигрывает с оккультизмом. В этой системе идей нет места всяческого рода астральным планам и тонким телам. Знаменитый тезис Фёдорова «Наше тело станет нашим делом» касается не виртуального, а реального тела, того, о котором прекрасно скажет потом Мандельштам: «Дано мне тело – что мне делать с ним, / Таким единым и таким моим?» Он требует нового синтеза, где антиномия «дух» и «материя» преодолевается и полярности соединяются, являя образ преображенной, духоносной телесности.

Сухово-Кобылин не меньше, чем Фёдоров, жаждет, чтобы был наконец преодолён тот парадокс человека, который так обнажён и так горек, когда мы, стоящие на земле, созерцаем полёт птиц, воплощение свободного парения и красоты, сознавая, что сами так фатально и постыдно стреножены. Парадокс, на который обратил внимание ещё Тютчев, запечатлев его поэтическим словом:

Природа-мать ему дала

Два мощных, два живых крыла.

А я здесь, в поте и в пыли,

Я, царь земли, прирос к земли.

«Птица есть поэт, славящий Бога» – так скажет об этом великом даре летания Сухово-Кобылин. Птицы, добрые друзья человека, являют будущую совершенную, ангельскую его природу, неотъемлемым свойством которой является способность к безграничному перемещению. Дело за человеком – как использовать то, что увидено. Сухово-Кобылин задаётся вопросом: если даже «рыба смогла выработать свой организм для того, чтобы плавать в воде, птица, чтобы плавать в воздухе», то почему человек, «даровитый полубог», покоривший себе теллурические пространства рельсовыми путями, телеграфом и телефоном, не властен будет возвести мало-помалу свою лёгкость, чтобы подобно рыбе в воде и птице в воздухе, плавать в эфире»?

В самой технике, на которую так уверенно опирается теллурический, подвластный духу тяжести человек, Сухово-Кобылин призывает видеть не панацею, а своего рода проекцию будущих возможностей нового, одухотворённого тела. Умные машины и механизмы, как бы продолжающие наши органы, не замена их, но «почин и зерно будущих органических крыльев, которыми человек, несомненно, порвёт связующие его кандалы теллурического мира». Философ Всемира провидит, как в процессе движения человечества к будущей звёздной эпохе «человека технического» сменит «человек летающий», полагая начало эре ангельского, «идеального человечества».

Идеи и проекты Сухово-Кобылина при его жизни так и не получили известности, остались «в душевной глубине» и на листах неопубликованных записей, к тому же сильно поредевших в результате пожара, вспыхнувшего в Кобылинке в 1899 году. Быть может, теперь до философских текстов писателя всё же дойдут умные, воскрешающие руки потомков?