Литературные вечера. 7-11 классы - страница 24

стр.

Звучит грампластинка: «Представьте себе огромную, метров в 60, нетопленую студию ленинградского радио. В центре ее стоит обыкновенная железная печка, и в ней потрескивают ножки разбитого стула. А перед микрофоном, подстриженная под мальчика, стоит молодая женщина. Это О. Берггольц собирается говорить с Ленинградом, вступающим в год сорок второй, и прочесть свое новое стихотворение „Второе письмо на Каму“».

Звучит запись голоса О. Берггольц:

Вот я снова пишу на далекую Каму.
Ставлю дату – двадцатое декабря.
Как я счастлива, что горячо и упрямо
Штемпеля Ленинграда на конверте горят.
Штемпеля Ленинграда… Это надо понять!
Все защитники города понимают меня.
Ленинград в декабре, Ленинград в декабре…
О, как ставенки стонут на темной горе.
Как угрюмо твое ледяное жилье,
Как врагами изранено тело твое!
Ленинградец, мой спутник, мой испытанный друг,
Нам декабрьские дни – сентября тяжелей.
Все равно не разнимем слабеющих рук:
Мы и это, и это должны одолеть.
Он придет, ленинградский торжественный полдень,
Тишины и покоя, и хлеба душистого полный.
О, какая отрада, какая великая гордость
Знать, что в будущем каждому скажешь в ответ:
– Я жила в Ленинграде в декабре 41 года,
Вместе с ним принимала известия первых побед.
Нет, не вышло второе письмо на далекую Каму.
Это гимн ленинградцам, опухшим, упрямым, родным.
Я отправлю от имени их за кольцо телеграмму:
«Живы. Выдержим. Победим».

Второй ведущий:

Чем больше сгущалась опасность, нависшая над городом, тем ближе была О. Берггольц к своим читателям. Ее стихи – настоящий блокадный дневник.

Четвертый чтец(изпоэмы «Твой путь»):

… И на Литейном был один источник.
Трубу прорвав, подземная вода
Однажды с воплем вырвалась из почвы
И поплыла, смерзаясь в глыбы льда.
Вода плыла, гремя и коченея,
И люди к стенам жались перед нею.
Но вдруг один, устав пережидать, —
Наперерез пошел по корке льда,
Ожесточась, пошел, но не прорвался,
И, сбит волной, свалился на ходу,
И вмерз в поток, и так лежать остался,
Здесь на Литейном, видный всем, – во льду.
А люди утром прорубь продолбили
Невдалеке и длинною чредой
К его прозрачной ледяной могиле
До марта приходили за водой.
Тому, кому пришлось когда-нибудь
Ходить сюда, – не говори: «Забудь»
Я знаю все. Я тоже там была,
Я ту же воду жгучую брала.
<…>

Первый ведущий (из книги «Дневные звезды» гл. «Перекур»): «Уже за Невской тропинку мою пересекала поперечная. И так случилось, что в ту минуту, когда я подошла к этому малому перекрестку, столкнулась я с женщиной, замотанной во множество платков, тащившей на санках гроб…<…> Я остановилась, чтобы пропустить гроб, а она остановилась, чтобы пропустить меня, выпрямилась и глубоко вздохнула. Я шагнула, а она в это время рванула саночки. Я опять стала. А ей уже не сдвинуть с места санки…<…> Она ненавидяще посмотрела на меня из своих платков и еле слышно крикнула:

– Да ну, шагай!

И я перешагнула через гроб, а так как шаг пришлось сделать очень широкий, то почти упала назад и невольно села на ящик. Она вздохнула и села рядом.

– Из города? – спросила она.

– Да.

– Давно?

– Давно. Часа три, пожалуй.

– Ну что там, мрут?

– Да.

– Бомбит?

– Сейчас нет. Обстреливает.

– И у нас тоже. Мрут и обстреливает.

Я все-таки раскрыла противогаз и вытащила оттуда драгоценность: „гвоздик“ – тонюсенькую папироску. Я уже говорила, что у меня их было две: одну я несла папе, а другую решила выкурить по дороге, у завода имени Ленина. Но вот не утерпела и закурила.

Женщина с неистовой жадностью взглянула на меня. В глубоких провалах на ее лице, где находились глаза, вроде что-то сверкнуло.

– Оставишь? – не сказала, а как-то просвистела она и глотнула воздуху.

Я кивнула головой. Она не сводила глаз с „гвоздика“, пока я курила, и сама протянула руку, увидев, что „гвоздик“ выкурен до половины. Ей хватило на две затяжки.

Потом мы встали, обе взялись за веревку ее санок и перетащили гроб через бугорок, на котором он остановился. Она молча кивнула мне. Я – ей. И опять, от столба к столбу, пошла к отцу».

Второй ведущий:

В 1970 г., на вечере в честь шестидесятилетия поэтессы, одна из сотрудниц Радиокомитета рассказала, что в суровые, голодные дни Ольга Федоровна подарила ей луковицу: «Возьми, тебе нужней, у тебя дети». По тем временам это был просто царский подарок. «И вот сегодня, – сказала женщина, – я хочу с благодарностью вернуть старый долг». Тут выбежала внучка выступавшей – она несла корзину, но не с цветами, а с большими разросшимися луковицами с длинными зелеными стрелками.