Шел на Земле сто первый век,
И путь Земли был мудр и долог,
И жил на свете человек
Чудак, а проще – археолог.
И как-то под пластами лет,
Под массой всяких наслоений
Он странный отыскал предмет,
Изделье давних поколений.
Предмет был сделан из листков,
Сухих и желтых, словно осень,
Таких прозрачных, что легко
Сквозь них струилась неба просинь.
И археолог в тишине
С листков очистил пыль забвенья
И прочитал на желтизне:
«Я помню чудное мгновенье!..».
И вдруг постиг он, что окрест
Поет и плещет мирозданье,
Что он всю жизнь несет свой крест
Любви, надежды и страданья.
И археолог счастлив был,
Так счастлив, что и не заметил,
Как те листки рассыпал в пыль
Уж слишком современный ветер.
И запах легкий, как печаль,
Исчез в последнем дуновенье,
Но в сердце колокол звучал:
«Я помню чудное мгновенье!..».
«Что такое поэт? Человек, который пишет стихами? Нет, конечно. Он называется поэтом не потому, что он пишет стихами; но он пишет стихами, то есть приводит в гармонию слова и звуки, потому что он – сын гармонии, поэт». «Похищенные у стихии и приведенные в гармонию звуки, внесенные в мир, сами начинают творить свое дело. Они проявляют неожиданное могущество: они испытывают человеческие сердца».
«На бездонных глубинах духа … катятся звуковые волны, … идут ритмические колебания». «Первое дело, которого требует от поэта его служение, – открыть глубину». «Второе требование заключается в том, чтобы поднятый из глубины … звук был заключен в прочную и осязательную форму слова; звуки и слова должны образовать единую гармонию». «Третье дело поэта: принятые в душу и приведенные в гармонию звуки надлежит внести в мир».
Нет лиры у меня.
Но жаворонок ранний,
В рассветном небе славя бытие,
Образовал струну
Восторгов и страданий,
К земле и к солнцу приковал ее.
До трепета натянута прямая,
Певучая и вечная струна.
Все выше землю к солнцу поднимая,
На тысячу ладов звучит она.
И верится, что утренняя птица
Еще не завершила свой полет.
А если кубок неба накренится, —
Струна дождя под пальцами поет.
Нет лиры у меня.
Но есть в лесу зеленом
Дремучая струна
Соснового ствола;
Меж небом и землей
Колеблется со звоном,
В земле укоренясь,
До неба доросла.
…Нет лиры у меня,
Но есть священный жребий
В просторе полевом,
Где росы так свежи,
Задумать песню о насущном хлебе,
Перебирая струны спелой ржи.
Нет лиры у меня.
Но заводские трубы
Звучат басовой, каменной струной,
Цехов горячих нестерпимый зной
Бросают в небо, тяжелы и грубы.
Там белокрылый голубь над трубой
Взмыл и связал собой трубу завода
С необозримой высью голубой —
И дотянул струну до небосвода.
Взмахну рукой,
Ударю по струне,
По заводской, из камня и железа, —
В единую мелодию во мне
Сольются звуки труб, лугов и леса.
Нет лиры у меня,
Но струны нежных рук,
Простертые ко мне неудержимо,
Звучат сквозь клубы заводского дыма,
В полях, над синевой речных излук.
Сосна и стебель ржи,
Чащоба труб и руки,
И жаворонок, льющийся звеня…
Сливаются во мне ликующие звуки мелодии…
Есть лира у меня!
Я писал и пишу по заказу.
По заказу дождей и снегов.
И дороги, бегущей к закату,
И висящих на ней облаков.
Я пишу по заказу осенних
Черных гнезд и нахохленных птиц.
И распахнутых настежь газетных
Обжигающих руки страниц.
По заказу и часа, и мига.
Боли в сердце. Дрожанья струны.
По заказу орущего мира
И смертельной его тишины.
И нежданно ожившей строки
На пределе последнего круга
И бездонной щемящей тоски
Позвонившего за полночь друга.
Гула памяти. Скрипа дверей…
Я писал и пишу по заказу
Горьковатой улыбки твоей,
Не разгаданной мною ни разу…
Лишь бы день над землей не гас.
Лишь бы колос под небом качался.
Только б он не кончался – заказ.
Лишь бы этот заказ не кончался.
У поэта соперников нету
Ни на улице и ни в судьбе.
И когда он кричит всему свету,
Это он кричит не о вас – о себе.
Руки тонкие к небу возносит,
Жизнь и силы по капле губя.
Догорает, прощения просит:
Это он не за вас – за себя.