Литургия смерти и современная культура - страница 30

живыми».

С самых первых дней основной формой этого воспоминания было «именование» — называние имен тех, кого мы вспоминаем животворящей памятью Божией. Те, кто настаивает на произнесении имен на Божественной литургии, вовсе не ошибаются. «Именование» — это литургическое действие, и когда я стою у жертвенника и произношу все эти многочисленные имена, имена живых и усопших, то это — таинство воспоминания. За каждым именем, мне неизвестным, стоит сотворенная Богом жизнь — человек, облеченный в несказанную красоту и призванный к вечной жизни; произнося его имя, я как священник, как Церковь, я «во Христе» имею власть вызвать его обратно к жизни, в восхитительный и чудесный свет Христов, вновь и вновь вводя его в бессмертную жизнь Христа, которой мы причащаемся за Евхаристией.

Таков же смысл и у диптихов, в которых имена живых и усопших поминаются вместе, все имена живых в стране живых.

Таким образом, именно в этом воспоминании, выраженном и исполненном прежде всего в Евхаристии, но не только в Евхаристии, мы должны также увидеть и найти истинный смысл еще одного измерения поминовения усопших — того, что можно назвать «ходатайством», «молитвой за усопших».

Прежде всего разрешите мне сказать вам, что ранняя Церковь полностью пренебрегала нашим нынешним различением между молитвой, обращенной к усопшим, и молитвой за усопших. Сегодня мы обращаемся с молитвами к святым, но мы молимся за «обычных» усопших. Это даже стало главным, торжественным моментом канонизации — последняя панихида, первый молебен. Первый христианин просто не понял бы, что происходит: разве он не был святым до того, разве мы его «повысили в чине»? В ранней Церкви ходатайство было взаимным — мы, живые, ходатайствуем за усопших, а они ходатайствуют за нас. Ora pro nobis (молись за нас) — почти повсеместная надпись на ранних христианских могилах, и не только на могилах мучеников (то есть «святых» в современном понимании слова). Именно эта взаимность заступничества проливает свет на свой первый и основной смысл, а именно на общение в любви во Христе. Уверен, вы все согласитесь, что самое первое, самое простое и самое прямое выражение (а отсюда и определение) любви — это желание быть вместе. Даже для самой простой человеческой любви расставание даже на два дня может быть невыносимым, ибо, как написал французский поэт: «Одно лишь существо ушло — и, неподвижен / В бездушной красоте, мир опустел навек!» (Из стихотворения А. Ламартина «Одиночество» (перевод Б. Лившица)). Таким образом, наша молитва друг за друга и особенно за тех, кто, по видимости, отделен от нас смертью, — это прежде всего «любовь», любовь человеческая, но и божественная, та любовь, которую Бог излил в наши сердца, любовь Христова, которой мы молимся не только за себя, но и, несмотря на свою грусть, за всех тех, кого любит Бог и кого делает объектами нашей любви. И если усопшие пребывают во Христе, если они любят Его, то они любят и нас, они с нами, они молятся за нас.

Эта любовь во Христе, превосходящая «смерть как разлучение», есть также содержание, смысл специальных «дней поминовения», тех суббот всеобщего поминовения усопших, которые Церковь установила для этого перед Великим Постом и во время него, перед Пятидесятницей, в мясопустную субботу и т. д. Но почему именно эти дни? Потому что Великий Пост — это время нашего паломничества к Пасхе, самое существенное время восстановления в нас целостности, попытки преодолеть раздробленность, внесенную в нас грехом. Это великопостное усилие, будучи в первую очередь усилием любви, требует как своего предусловия восстановления того единства в любви, которому мы постоянно изменяем. Великий Пост — это восстановление единства с усопшими через молитву, с живыми — через прощение, со всем миром — через пощение. Что же касается Пятидесятницы, «дня рождения Церкви», то поминовение усопших — это именно актуализация нами, в нас и в Церкви того единства в любви, которое делает Церковь Церковью.

В этом ходатайстве и поминовении мы также молим Бога, чтобы Он простил грехи «вольные и невольные», совершенные усопшими. Мы молимся, цитируя литургическую формулу, «о памяти и оставлении грехов». Что означает эта молитва, звучащая в Церкви с самого начала ее существования? (Именно из этой молитвы западная средневековая теология вывела доктрину о чистилище, доктрину о заслугах, обо всей этой «похоронной бухгалтерии», об избытке благодати, о церковном «капитале добрых дел», который может быть (так сказать) «положен на счет» кого-то другого, и т. д. Эта доктрина — значительная часть схоластики, и вся она выводится из очень простой молитвы за усопших. Но каково ее значение в свете того, что я говорил о вере Церкви в то, что усопшие живы «во Христе», пребывая «в месте светле, в месте злачне, в месте покойне»? О чем эта молитва, что она подразумевает?