Локи. Где начинается ложь - страница 4

Долгое мгновение Амора смотрела на него, а затем, прежде чем закрыть книгу, заложила уголок страницы; это показалось Локи таким разрушительным жестом в миниатюре, что ему захотелось самому смять страницы каждой книги в библиотеке отца.

- Разве Один не нанял кого-то, кто смог бы тебя учить? - поинтересовалась она. - Или тебя учит твоя мать? Она ведь чародейка.

- Нет, - покачал головой Локи; ему показалось, что он стал на несколько сантиметров ниже. - То есть, да, она чародейка. Но мой отец не хочет, чтобы я обучался магии.

- Потому что он тебя боится.

Локи не смог сдержать смех при мысли о том, что огромный, жесткий и жестокий Один, скорый на расправу, может бояться своего маленького и щуплого сына.

- Он меня не боится. Он просто хочет, чтобы из меня вышел хороший претендент на трон Асгарда, поэтому заставляет меня тренироваться с воинами.

Теперь настала очередь Аморы смеяться.

- Это все равно что держать военный корабль на мелководье! Потеря сил и времени, - она гладила корешок книги, глядя на Локи. Казалось, ее тело было соткано из дыма, полностью сливаясь с подоконником. Она сбросила туфли и забросила босые ноги на скамью рядом.

- Ты не солдат, - произнесла Амора. - Ты маг. И кто-то должен научить тебя, как им быть.

- Кто-то должен, - эхом отозвался Локи.

Она одарила его улыбкой, похожей на медленно вытаскиваемый из ножен кинжал - на тот опасный скрежет металла в полной тишине, который предшествует удару.

А затем вновь открыла книгу, и у Локи упало сердце: он понял, что снова был таким же холодным, таким же невозмутимым и таким же скучным, как и всегда; таким, каким его брат не был никогда. Сколько раз наставники говорили ему не вести себя так! Сколько раз другие ученики в лагере воинов смеялись и дразнили его из-за этого!

Но вдруг Амора опустила ноги на пол, освободив место рядом с собой, и произнесла:

- Может, ты уже сядешь, наконец?

И он опустился на скамью.

Это было несколько месяцев назад. Месяцев, в течение которых Локи и Амора слились в неразлучный дуэт, о котором шептались слуги, и который не одобряли придворные. Даже сейчас, в Большом зале в праздничный день, Локи чувствовал, как их глаза смотрят на него, пытаясь определить, изменился ли он после общения со своевольной ученицей Карниллы.

Над ним мерцали свечи в канделябрах в форме лодочек, расставленные вдоль стен Большого зала; их свет блестел и переливался на золотистых стенах зала. Форма потолков всегда напоминала Локи внутренность музыкального инструмента - изогнутая, выпуклая, чтобы каждый гость во всех уголках помещения слышал впечатляющие речи правителей.

Локи посмотрел под ноги, на черные плитки, выстилающие пол; золотые нити орнамента на них тянулись вдоль всего зала, сплетаясь в огромные корни и завершаясь огромным Иггдрасилем [Иггдраси́ль — Мировое дерево(Дерево жизни) в германо-скандинавской мифологии — исполинский ясень, покоящийся на трёх корнях, в виде которого скандинавы представляли себе вселенную] у подножья главной лестницы.

Когда он снова встретился взглядом с Аморой, она затрепетала ресницами и умоляюще сложила руки, и он знал, что подожжет зал, а потом пробежит по нему голышом, если она попросит.

- Что ты замышляешь? - прошипел стоящий рядом Тор.

- Замышляю? - откликнулся Локи, нацепив самую широкую из своих улыбок, чтобы отпугнуть приближающегося придворного. - Я никогда ничего не замышляю.

Тор фыркнул.

- Я тебя умоляю...

- Умоляешь? О чем? Чтобы я что-то замыслил?

Тор наступил Локи на ногу, и тот прикусил язык, чтобы не вскрикнуть от боли.

- Осторожно, я люблю эти сапоги больше, чем тебя.

Тор окинул взглядом зал и задержался на Аморе, которая вновь приняла абсолютно невинный вид. Тор не относился к ней так, как Локи. Да, он несколько раз присоединялся к их прогулкам вокруг дворца, но каждый раз брел, еле волоча ноги и озираясь, боясь быть застигнутым в подобной компании. А еще он так часто повторял фразу «не думаю, что это хорошая идея», что Амора предложила брать деньги за каждое повторение и озолотиться.

В конце концов, он перестал приходить, что вполне устраивало Локи. Он не хотел делить Амору с братом. Он не хотел делить ее ни с кем. Она принадлежала ему так, как никто никогда не принадлежал. Как никто никогда даже