Лошадиные истории - страница 14

Потом я гнал поджигателя в хутор, держал на мушке его же обрез, а Зина гневно всхрапывала ему в затылок.

Вот такая она лошадь, Енька! А ты боишься ее. Хорошего, нашего человека Зина не тронет — вот что ты должен знать в первую очередь. Чудная она лошадь, верно, но порядочная животная, работает на совесть, жаль только — сволочные люди ей нервы попортили. К ней с лаской, с доброй душой подходить надо. Ну, ты ведь не станешь обижать ее, а?.. Она многое понимает. Вот погляди, мы о ней говорим, имя ее упоминаем, а она, вишь, слушает, ушами стрижет. Ну, пошли, я тебя познакомлю с Зиной.

Я пошел к Зине на полусогнутых, дрожащих ногах, ласково, но настойчиво подталкиваемый теплой дядиной рукой. Леонтий Павлович, развязав повод уздечки, передал мне.

— Держи, Енька, и будь для нее другом, заботливым и ласковым, защищай от дураков. Мне же самому за всеми дураками не уследить. — Погладил лошадь по шее, приклонил ее голову ко мне. — Вот, Зинуля, с ним будешь работать. Слушайся его.

Не знаю, для того ли, чтобы я набрался уверенности, а может, и для лошади говорил он эти слова, но только Зина потянулась ко мне, прикоснулась, мягко щекочущими губами к моему голому плечу и, дохнув горячим влажным теплом, произнесла что-то похожее на «умга-гуимга-фрунга!»

— Ну, вот видишь, она согласна, она тебя признала! — довольно засмеялся Леонтий Павлович.

Я держал повод в руке и смотрел на Зину критическим, оценивающим взглядом, как на неожиданное приобретение, которое неведомо еще на что годится. На ней, видно, давно уже никто верхом не ездил. Занехаянная она была: грязная, шерсть пыльным войлоком сбита, кожа подырявлена личинками оводов, кровь полосами присохла на ребристой спине и боках. И худа она была так, что хребет колуном торчал, — каково было на ней верхом сидеть!

Я так и сказал Леонтию Павловичу. Видимо, это была последняя попытка отказаться от Зины.

— Она, наверно, больная… Вишь, какая тощая!.. И ноги какие… И хромает…

Но по тону моему и взгляду определил дядя, что я уже начал жалеть старую лошадь.

— Нервные — всегда тощие, — раздумчиво произнес он, поглядывая на Зину. — Ничего не поделаешь, надо бы ее привести в порядок, причепурить. Она еще послужит колхозу. Знаешь что, Енька, своди ты Зину на речку, отмочи ее хорошенько, чтоб вся эта кожура на ней размякла, да с мылом и щеткой искупай ее!.. А потом покажи нашему коновалу Федору Попову. Знаешь, где он живет?

Я знал: жил он в соседнем хуторе Верочкином. Знал хорошо и самого ветфельдшера Попова. Отец дружил с ним. В составе одного донского полка воевали они, потом вместе партизанили, сражались с белогвардейцами.

— Осмотрит он, — продолжал Леонтий Павлович, — лекарства нужного даст, посоветует тебе, что сделать, чтоб она на поправку пошла. А потом в кузню своди, там ей копыта подстругают, подкуют. Поухаживай за ней — она почувствует в тебе заботливого хозяина и зауважает, будет за тобой ходить следом, как собака, и слушаться будет. Все понял? Все сделаешь?

— Все понял, все сделаю, дядя Лева, — ответил я степенно, уже ощущая на себе груз забот о пожилой больной лошади.

— Даю тебе на это три дня, а потом решим, что будете с Зиной делать. Подыщем работу вам по силам.

— Ладно, — сказал я и повел Зину со двора.

— Ты бы напоил ее, Енька, — посоветовал он.

В водопойном корыте у колодца с журавлем вода была мутной, в ней плавал мусор.

— Я напою Зину дома, доброй водой, — ответил я.

— Ну-ну, как знаешь, — с удовлетворением заметил дядя.

Каким только насмешкам мы с Зиной не подвергались, идя через хутор ко мне домой! И старый и малый цеплялись к нам, словно репейники:

— Эй, Енька, куда Зину волокешь? На живодерню в Каялу? (До станции Каяла — двенадцать километров).

— Бурлучок (Бурлуки — наше родовое прозвище), ты зачем эту одру в Кирсонию привел, взбесится она, всех перекусает!

— Он ее вместо собаки во двор на цепь привяжет!

— На курятник веди сельсоветскую коняку, Енька. Туда ей дорога так или иначе — курам на корм!

Я шел молча, пригорбленно, злым волчонком поглядывая на насмешников, и Зина брела за мной понуро.

— Ну, пара — Семен и Одара! Ха-ха-ха!