Лоскутное одеяло - страница 9

Я вспомнила, как крестилась бабушка и как она кланялась, стоя на коленях.

Я молилась и плакала, молилась и плакала. Потом я сняла иконы со стены, прижала их к своему сердцу и снова молилась, умоляла, обещала, каялась. Так продолжалось очень долго. Потом я повесила иконы на место и вышла во двор. Я встала на колени и подняла руки к небу с той же просьбой:

— Миленький мой Боженька, пожалуйста-препожалуйста, пусть бабушка проснется, я верю в тебя, и она верила, ну пожалуйста!!!

Я молилась и стояла с поднятыми руками. Всматривалась в это высокое, серое небо, затянутое безразличными, хмурыми тучами, и умоляла Бога сжалиться над моей бабушкой. В эту минуту я увидела какой-то луч, мне показалось, что это луч солнца, но солнца не было. Этот тоненький луч коснулся моих рук, и они вдруг стали невыносимо горячие, как будто их согрели каким-то мощным прожектором. Потом луч исчез, и я подумала, что начинаю сходить с ума от горя. Но ощущение приятного жара в руках не исчезало. Руки вибрировали и горели, как будто их подключили к электрическому току.

Вскоре вернулся дедушка и радостно сказал, что операция прошла успешно, доктор очень доволен, а бабушка пока лежит в реанимации, но скоро ее переведут в палату и мы сможем ее навещать. Я прыгала до потолка от счастья: Бог услышал меня, моя любименькая бабушка будет жить!

Вечером я перекрестилась и горячо поблагодарила Бога. Я пообещала ему, что теперь буду верить в него и выполнять все его заповеди, буду хорошей-прехорошей.

Через несколько дней я поехала в больницу навестить бабушку. Она лежала такая маленькая в огромной белой кровати, и в ней торчали какие-то трубки, даже в носу. Кожа на ее лице была серовато-желтого цвета, а черты заострились. Мое сердце болезненно сжалось.

Бабушка улыбнулась мне слабенькой улыбкой и посмотрела на меня звездными голубыми глазами. Я села рядом с кроватью и взяла ее за руку. Она сразу же немножко порозовела и шепотом спросила:

— Как вы там без меня?

Я с жаром стала рассказывать, что теперь верю в Бога, что я молилась, покрещусь и стану очень-очень хорошей.

— А ты и так крещеная, Анечка. Я еще в детстве тебя окрестила, тайно, чтобы у тебя в пионерах не было неприятностей. Слава богу, теперь мне ничего уже не страшно!

Знаешь, моя любимая девочка, отпусти меня… Ведь это ты меня держишь… За одну руку ты меня держишь, а за другую мама твоя держит… но она слабенькая, и я там ей нужнее, она зовет меня, и мне надо возвращаться домой. Здесь я все отработала. Теперь я за тебя спокойна, Анечка. Ты — сильная, ты все сможешь. Я в тебя верю. Только не пей никогда, ни капли, и ничего в жизни не бойся. У тебя все будет как следует, поверь. Отпусти меня к Рите, пожалуйста, и не убивайся по мне особенно… Береги деда, не бросай его. Вы же такие с ним друзья.

Бабушка высвободила свою сухую, сморщенную руку, такую родную и знакомую со всеми прожилками и венками, закрыла глаза, глубоко вздохнула, и я приняла ее последнее дыхание. Слезы ручьями потекли по моим щекам, но я отчетливо осознала, что это тело — только оболочка, как пижама, надетая на душу. Просто бабушка сняла свою пижаму и вылетела из нее вместе со своим последним дыханием.

…Я не могла плакать. И не могла дышать. Я посмотрела в окно и увидела гуляющих по больничному парку людей. Они по-прежнему ходили, некоторые улыбались и даже что-то жевали, сидя на лавочках.

Как это они еще могут ходить, улыбаться, есть? Она же умерла… Как может быть так, что нужно передвигать ноги, на что-то смотреть, вдыхать воздух? Зачем это все? Разве я смогу теперь жить? Как? Подоспевшие медсестры заглядывали мне в глаза и предлагали выпить успокоительное, но глаза мои были сухими. Они стали суетиться, пригласили врача, что-то писали, трогали бабушку за шею, оттягивали веко. Так буднично и спокойно, как будто это была кукла. Я посмотрела на прикроватную тумбочку. Там лежали бабушкины очки с прикрученной розовой резинкой. Я вспомнила, как она вечно их искала, а они оказывались у нее на лбу. Я видела ее беленькую чашку с полевыми цветочками и ее последнюю книгу, которую она собиралась почитать после операции. Она называлась «Встреча на далеком меридиане».