Ловля ветра, или Поиск большой любви - страница 18

«Ты верующая? Хорошо», — сказал он при знакомстве. И тепло улыбнулся, и посмотрел с уважением.

А другой татарин в другое время пришел в храм, достал бережно завернутую в тряпицу икону и передал ее православному священнику. Пояснил: купил дом, а икона эта осталась от старых хозяев, русских. Отнесся к ней, как к святыне.

И еще одна история от батюшки, уже другого, живущего в небольшом селе. Ехал как-то пьяный мужик на тракторе с прицепом по сельской улице. Ехал, вихляя и оставляя на пыльной дороге ошметки навоза. А аккурат против дома священника и вовсе опрокинул прицеп. Навоз, само собой, вывалился, перекрыл дорогу и въезд во двор священника. Его действия? Вылез, пошатываясь, из трактора, посмотрел осоловевшими глазами на эту «картину маслом» и… полез отцеплять прицеп. Через некоторое время об инциденте напоминала лишь зловонная куча против дома батюшки да удаляющийся неровный стрекот мотора.

Соседи священника, старики совсем, татары, выглядывали-выглядывали из ворот, не придет ли работничек убрать навоз, цокали языками, вздыхали, а потом вышли с лопатами и принялись убирать кучу сами. К вечеру управились.

И еще. Умер пожилой человек, папа сотрудницы. Похороны, плач… Конечно, отпевание. В положенный час выстраивается похоронная процессия. Родственники, друзья умершего. И… замешательство: никто не хочет нести крест. Никто! Ну, родственникам не положено. А друзья — ни в какую: нет, мол, примета плохая! Тогда выделился из толпы провожающих татарин, который тоже был другом усопшего, взял молча крест, перехватил поудобнее и понес. И нес до самой могилы. Устланная коврами, с открытыми бортами машина с гробом, следом — мусульманин Надыр с крестом на плечах, потом — похоронная процессия.

А кто-нибудь видел, как молодой татарин, тот самый, брутальный до нагловатости, — целует руку своей бабушке? То-то.

Мне возразят: есть и другие истории, где татары выглядят вовсе не так прянично. Есть. Знаю. Но эти истории, повторяют без конца, смакуют, передают из уст в уста, гневно возмущаются — многие и многие. А мне вот захотелось положить нечто и на другую чашу весов. Для равновесия. Оно, равновесие, просто необходимо для «мирного и премирного жития», о котором ежеутренне просим Господа нашего в молитвах.

Закончить хочу историей, уже иерусалимской, которая приключилась лично со мной жарким тамошним летом. Потерялась я у Стены плача. Приехала из Тель-Авива с экскурсией «Иерусалим православный», вышла вместе со всеми из автобуса, сиреневенького такого, «Борис-тур» называется, и пошла в толпе туристов, все время стараясь не выпускать из виду зонтик экскурсовода. Она, эта экскурсовод, из бывших наших. Израильтяне знают, что наши излишними манерами не обременены: бесцеремонны порой до грубости. Ну, наша сразу заявила, что восемь-десять процентов «отсева» — нормальное для экскурсии явление: народу, дескать, в Иерусалиме тьма, поди уследи за всеми. Попасть в эти восемь-десять процентов категорически не хотелось, и я старательно записала в блокнот телефон экскурсовода. И… благополучно оставила его, вместе с рюкзачком, в автобусе. Решила идти налегке. Деньги, телефон и фотоаппарат поместились в многочисленных кармашках спортивного платья.

На подходе к Стене мы прошли сквозь металлоискатель. Ничто не пикнуло, и я, похвалив себя за то, что не взяла ничего лишнего, продолжила путь. Людей много, в одну и другую сторону движутся сплошным потоком. Только зазевайся — и ты отстал. То и дело тревожно всматриваешься: наши — не наши. Но здесь я справилась, слава Богу.

Стена. Совсем не такая, какую себе представляла. Столько разговоров о ней… Мужчины молятся отдельно, заборчиком отгороженные.

Краем уха услышала, что группе дается 20 минут. Ну, подошла. Стала фотографировать. Еврейки, красивые, смуглые, с блестящими черными глазами и черными волосами приникали к Стене лицом и руками, унизанными золотом, шептали яркими губами просьбы. Каждая расщелина утыкана записочками. Записки валяются повсюду, сыпятся из Стены. Вверху, цепляясь буквально за пыль веков между камнями, растут кустами какие-то растения, свисают, будто с любопытством, вниз. Снимаю.