Ловля ветра, или Поиск большой любви - страница 4

— Иди отдыхай, дочка, — поднялась и мать, — я все сделаю. Чай позже попьем?

— Как хочешь, мама, — вяло отозвалась Неля и пошла к себе в комнату, ругая себя и за лень свою, и за сухость к матери. А ведь кроме матери у нее, собственно, никого и нет… Вернулась — заставила себя вернуться — обняла мать, которая уже привычно склонилась над раковиной: — Спасибо, мамуль! Я так люблю твои голубцы!

— На здоровье, дочка! — дрогнувшим голосом отозвалась та, — я на работу тебе соберу, еще остались.

И отвернулась, пряча повлажневшие вдруг глаза. Текла вода, с урчаньем исчезая в воронке раковины, капала на фартук с натруженных рук. Две женщины, мать и дочь, стояли обнявшись — в одном горе, в одном немом вопросе: где он, суженый, почему нет его? Чем это Неля, умница и красавица, нехороша для женихов?!

И того не знали, что он уже на подходе.

Утро выдалось ясное, но холодное. Днем будет теплее, но поутру даже подморозило. Провожая дочь, мать привычно осмотрела ее, провела рукой по бедру и ахнула:

— Ты что же, штанишки не надела?

— Ну мама! — вскрикнула дочь и увернулась от заботливой руки.

Неля ненавидела разного рода подштанники, тем более такого противного розового цвета — подарок матери на Восьмое марта.

— Надень сейчас же, — воскликнула мать, — не забывай, что тебе еще рожать!

— Мама!!! — уже не сдерживаясь, крикнула Неля, сверкнула глазами… и тут же пожалела об этом.

Лицо матери жалко съежилось, губы задрожали. Раздирающим душу движением она притиснула краешек фартука ко рту, сдерживая рыдание, и скрылась в кухне.

Конечно, Неля опоздала на работу. Примирение, с взаимными извинениями и уверениями в любви и преданности, немного слез и взаимного вытирания их, публичное надевание розовых подштанников заняло каких-нибудь полчаса. Но потом долго не было ни троллейбуса, ни маршрутки. Пришлось ловить такси. Попался обычный «левак». Неля плюхнулась на сиденье, даже не взглянув на водителя, так полна была переживаниями.

Тронулись, проехали квартал. И тут она спохватилась, что даже не сказала куда ехать. И он молчал. Как выяснилось позже, много лет спустя, — давал ей прийти в себя.

Она назвала адрес, он кивнул. И Неля стала украдкой его изучать. Как-никак девушка на выданье. И тут уж ничего не поделаешь.

Профиль хорош. Нос, кажется, немного длинноват. Но в целом спокойное, с твердыми чертами, лицо. Обыкновенное, можно сказать. Необыкновенным было это спокойствие и это молчание — именно то, что нужно женщине, когда у нее нервов много, а ума — в обрез.

Подъехали. Денег он не взял. Мягко отстранил своей теплой рукой ее руку с деньгами — холодную, подрагивающую, с перламутровыми ноготками. Улыбнулся: «Ну что вы!»

— Вы до которого? — с изумлением услышала Неля, когда неловко выскребалась из машины, стараясь не засветиться панталонами.

— Что? — переспросила растерявшись.

— Если не возражаете, я заеду за вами. Я уже вижу, что до пяти, — и кивнул на «часы работы» на дверях ее учреждения.

Ну и все. А вечером он умчал ее в весну, в просыпающийся лес, в птичий гомон, где небо — огромный купол от края и до края. И она смеялась, и полна была радостного ожидания. И замирало сердце оттого, что вот, кажется, есть у нее мужчина, или ухажер, или воздыхатель, или хахаль, — она и не знала, как его назвать.

«Фи», — сказали утром офисные девчонки, когда его «жигуленок», оставив клубы сизого дыма, исчез из вида. И она расстроилась. Ну правда, других вон подвозят на иномарках…

«Фи», — сказали они еще раз, когда узнали, что он водила…

«Кажется, водила, я и не знаю точно», — оправдывалась Неля и краснела от досады. Но это утром.

Зато теперь, на вольном воздухе, в лесу, когда его «жигуленок» ярко синел где-то внизу, а они забрались высоко-высоко, к облакам, — она была счастлива. И чувствовала себя молодой (и была молодой, да забыла об этом) и прекрасной.

Потом он скажет, что глаза ее тогда сияли как звезды. Или скажет не именно так, а как-то более сдержанно и менее вычурно. Во всяком случае, он поцеловал ее в обветренные губы. И она засмеялась, потому что сразу почувствовала доверие к нему. Ненавязчивый мягкий юмор, какая-то искренность во всем, что он делал или говорил, — все это располагало и заставляло трепетать душу: неужели он? Но выглядел он совсем не так, как она навоображала, засыпая на узком своем диване, который даже не раскладывала на ночь.