Ловля ветра, или Поиск большой любви - страница 46

До сих пор вспоминаю это с нежностью.

А младшие, когда мы с мужем были в отпуске, просто оборвали шнурок от колокольчика, причем буквально. Потом ябедничали друг на друга.

Вот такие они, мои «дворняжки». Храни их Господь.

Нина жила одиноко. Была она крепкой, белолицей, несмотря на предпенсионный свой возраст. Всегда была веселой, неунывающей. Веровала в Бога. А как иначе? Сын, единственный, ненаглядный, надежда и, думалось, опора — уехал. Недалече, в другой город, а будто — в другую страну. Особенно с тех пор, как женился. «Светочка, Светик», — это она невестке так. И язык не поворачивается (она, Нина, вообще грубовата), а — надо. Знает, что от невестки зависит, будет сын общаться с матерью или нет. А тем паче внуки.

Не помогло. «Светик» оказался неподкупным. И визиты пожилой тоскующей, одинокой женщины сократились до минимума. Она готова была и прибираться в их маленькой квартирке, всегда неубранной, и еду готовить, — сами-то вечно заняты, питаются как попало… Но не нужны невестке ни пироги ее, ни чистота. Особенно с тех пор, как внучка родилась. Нина встрепенулась было, подумала радостно: вот! Вот теперь-то я пригожусь. Без бабушки молодым родителям трудно. Куда там…

Правда, она не молчала, когда видела, что ребенка слишком кутают, что кормит Света дочку смесями буквально с первых дней, ленясь сцеживать грудное молоко, не имея терпения дождаться, пока младенчик, силенок-то у него мало, насытится. Сунет бутылку в рот, ребенку и трудиться не надо. Дырка в соске широкая. Смесь сама в горло льется, да только что хорошего в ней, в смеси той? Да и малый этот труд ребеночку в развитие. Тоже ведь должен «в поте лица» пропитание добывать, и польза от этого есть, если вдуматься… Да только разве послушают…

Раньше опасались всякой химии. Потерять грудное молоко — трагедия. А сейчас… У Нины-то молока было — ого-го! Еще двоих мальцов кормила, кроме своего. Приезжали безмолочные мамы за драгоценностью — грудным ее молоком. Так благодарили! Можно было и на детскую молочную кухню сдавать. Неплохие, между прочим, деньги платили. Да только мать Нине запретила строго-настрого: «Не смей! Даром получила — даром отдавай». Эту фразу Нина потом в Новом Завете вычитала. И расплакалась даже. Матери-то давно нет. А так бы прижалась к ней, родной, теплой, все понимающей; худенькой, в вытертом до дыр пуховом платке! Мать всю жизнь была учительницей, честной, неподкупной. И, конечно, верующей. В душе. Это Нина только теперь понимала. Веру ведь, как и свет, не скроешь под пуховым платком: из всех дыр светить будет. Да и лицо было у нее… лучистое какое-то, хоть и постарела она рано. Но доброту излучала каждая морщинка… Ах, мамочка-мама, как ты мне сейчас нужна!

Накануне Нина вернулась от сына. Да не от сына даже. Скучая по внучке, пытаясь сохранить добрые отношения с невесткой, она предложила приезжать каждый день, ей ведь нетрудно, и гулять с ребенком. Девочка уже подросла, ей нужен воздух, а Света устает, не высыпается и не имеет сил выходить с дочкой на улицу. Так, во всяком случае, намеренно возгревая в себе жалость к невестке, думала Нина. Вот и предложила помощь.

О том, что произошло позже, думать не хотелось. После прогулки Нина пришла веселая, размякшая. Внучка только-только становилась на неверные ножки, только начинала лепетать. Бабушка от всей души наслаждалась общением с малышкой. Не могла налюбоваться на нее. Ловила сыновние черты в маленьком подвижном личике девчушки. С веселым гомоном они вошли в квартиру, весьма довольные друг дружкой. И… Света, кажется, едва дождалась их, чтобы обрушить все, что накопилось. Кричала что-то о том, что она вообще не понимает, зачем свекрови приезжать каждый день, что они и сами прекрасно справляются со своим ребенком, что от нее, Нины, одни неприятности… в общем, девочку прорвало.

Невидящим взглядом смотрела Нина в окно электрички. Не плакала, а будто окаменела. Стоял январский погожий день. Мимо проносились мокрые от вчерашнего дождя деревеньки, веселые, ясные, а у женщины плакала душа, плакала, и не хотела утешиться.