Ловля ветра, или Поиск большой любви - страница 48

В квартире тишина. Многолетняя, слежавшаяся тишина. Звонок молчит. Значит, ушел. Внял. Это хорошо.

А как же он все-таки поседел!

Нина опустилась на колени, устремила сухие глаза на икону Спасителя. «Теперь только Ты у меня есть, Господи! Только Ты!»

И долго еще можно было видеть в зашторенных ее окнах трепетный отблеск свечи.

— Ну, Маша, будь умницей, слушайся бабушку, не забывай чистить зубы и мыть за собой посуду, — Татьяна поцеловала дочку на прощанье, помахала стоявшей на крыльце старушке, своей матери, и, утопая каблуками в земле, пошла к машине.

Она была довольна: дочка не плакала, не вцеплялась в нее как прежде, когда ей надо было уйти, а простилась спокойно и весело, даже приплясывая от нетерпения. Еще бы, целый год ждала Маша летних каникул, когда можно будет, наконец, поехать к бабуле в деревню. Им было хорошо вместе, бабушке и внучке. Маша полюбила засыпать под мерцающий синий, потому что стаканчик был синего стекла, огонек лампадки, под бабушкин убаюкивающий шепоток. «Господи, сохрани их под кровом Твоим святым от летящей пули, стрелы, ножа, меча, яда, огня, потопа, от смертоносный язвы и от напрасныя смерти…» — слышала девочка каждый вечер засыпая. И представляла себе стрелу, выпущенную каким-нибудь Чингачгуком Большим Змеем; как летит она неслышно прямо в открытое окно, затянутое марлей от комаров, как из-за бабушкиной молитвы замедляет она ход, как, повисев в раздумье у окна, разворачивается и уносится прочь в густой ночной мрак… И потоп рисовало живое воображение девочки, и трус, как он трясется, поеживается и тоже не решается войти, переминаясь с ноги на ногу, все равно как это делает трусоватый соседский Димка. И про глад думала, и представлялся он ей, этот самый глад, круглым гладким морским катышем, еще мокрым от набежавшей и шумно отступившей волны. Но додумать все это Маше почти никогда не удавалось: на самом интересном месте дыхание ее становилось ровным, глаза сами собой закрывались, и она сладко засыпала.

Семеновна, испросив Божиего благословения для детей своих, внуков, родни, ближней и дальней, соседей, добрых и не очень, и для бездомного парнишки, которого видела недавно в городе на автовокзале, тоже принялась укладываться. Но прежде перекрестила комнату на четыре стороны; склонившись над спящей внучкой, перекрестила и ее размашистым большим крестом.

Утро наступило ясное, свежее, густо пахнущее бабушкиными оладьями. Маша очень любила оладушки, но еще больше ей хотелось бежать на речку, к прошлогодишним своим подругам, — то-то они обрадуются!

Наскоро почистив зубы у колонки во дворе и схватив два оладушка, девочка хотела уж было бежать, да бабушка вовремя увидела, остановила. Ласково, но твердо усадила за стол, прочитала молитву, благословила пищу и тогда только придвинула внучке политые сметаной оладьи.

«Все-то ты, Семеновна, молишься, — бывало, говорили соседки, — а чем это тебе помогло: дети все равно в городе, живешь одна. Мы вот хоть и не молимся, а и дети при нас, и внуки уже пошли, и в доме достаток!» Горько становилось Семеновне. Одной жить и впрямь нелегко. Особенно долгие снежные зимы с нескончаемыми вечерами. Уж и дела все переделает, и носки очередные довяжет, а вечер все тянется. А как возьмет в руки Псалтирь, наденет толстые очки с привязанной, чтобы не сваливались, резинкой, да потекут вечные слова горького раскаяния и великого упования на милость Божию — вот тебе и утешение. Уж так на душе легко и радостно сделается, что и сказать нельзя.

А дети у нее хорошие, только занятые очень, работают много, в деревню им и выбраться-то некогда. Старушка их не судит. Молится только все горячее и неотступнее: «Господи, помилуй! Царица Небесная, "Семистрельная"! Умягчи сердца деточек моих…» Они тогда возьмут да и приедут, словно Матерь Божия Сама их пристыдит, велит дела свои неотложные отложить. Вот и внучку стали на лето привозить — чего же лучше-то?

А егоза ее, вся извозившись в сметане, уже доедает последний оладушек. Хоть и велела Татьяна привлекать Машеньку к домашним делам, да где там, разве ее удержишь, вся извертелась от нетерпения. «Иди, моя хорошая, иди, подружки тебя уж, верно, заждались. Да в речку не лезь, вода еще холодная, так, на бережку поиграйте». И принялась Семеновна собирать посуду со стола.