Ловушка для княгини - страница 6

— Не печалься, Настасьюшка, — поспешила утешить ее нянька, — разглядит еще, не так-то быстро.

— Мне того и не надобно, — с досадой прикусила Настасья нижнюю губу. — Слышали, что князь велел? — прикрикнула она на нерасторопную челядь. — В покои мои меня ведите.

Горница была просторной с большим очагом и широким ложем. Слуги занесли короба и ларцы с приданым, расставив их вдоль стен. Из небольшого оконца открывался вид на сад — старые обгорелые яблони перемежались молодыми еще не плодоносившими деревцами. Успокаивающе пахло сырым листом и дымом.

Выпроводив своих девок и хлопочущую няньку Ненилу, Настасья повалилась на мягкий ворс ковра и разрыдалась, отчаянно и горько. «Не такая я ему, так и он мне не такой, гордыня — грех тяжкий. «Вся в черта», — вспомнила она слова Всеволода, — это он про отца моего так? Да этот гусак и ногтя моего батюшки не стоит! Сам он черт!».

Прорыдавшись, Настасья села, обняв колени, где-то со двора слышались мужские разговоры и смех. Может это князь со своими боярами над ней потешается? «Да и пусть смеется. А жениться на мне все ж ему придется, гордыню переломить, потому как мой отец его сильней, и не Всеволоду с его худородным княжеством против нас выступать», — Настасья рукавом вытерла слезы.

Будущее рисовалось мрачным и беспросветным, и от этого хотелось выть и скулить побитой собачонкой. «Знали бы родители, как меня здесь встретят, так может и пожалели бы, да дома оставили. Конечно, оставили бы, они меня любят, и братики меня любят, и даже братец Ростислав, всем я мила была. А эти… да плевать мне на них. Господь терпел и нам велел, я все вытерплю, я терпеливая».

[1] Корзень (корзно) — княжеский плащ.

— Чудо как хороша! — подбодрила Ненила невесту, оправляя шелковый убрус. — Нешто краше может быть?

Вышитый серебром и жемчугом парчовый повой[1] непривычно обвивал голову невесты, широкий длиннополый навершник[2] сковывал движения. Настасья чувствовала себя пленницей и в этом богатом наряде, и в тереме, и в чужом княжестве.

Еще рано поутру она пошла знакомиться с детьми князя, прихватив с собой заранее приготовленные матушкой Еленой подарочки. Дочь Всеволода Параскева, худенькая девчушка лет десяти, с большими голубыми глазищами, жиденькой белокурой косицей и немного оттопыренными ушками, надменно, повторяя жесты отца, отстранилась от будущей мачехи.

— Это тебе, гостинец, — Настасья выложила на короб расшитый золотой нитью пояс, янтарные бусы и большой отрез восточного шелка, — это паволока заморская, навершник тебе сошьем.

— Мне от тебя не надобно, — зло сверкнула девочка очами, — назад уноси.

— Отчего ж не надобно? — подавляя раздражение, мягко спросила Анастасия. — Разве ж я пред тобой в чем виновата?

— Виновата! — с вызовом крикнула Прасковья, топнув ножкой, — от тебя бесчестье на батюшку пало, смеются над ним все. Забирай свои подарки, не любы мне они, — и девчонка, махнув тонкой косой, отвернулась от Настасьи, показывая щуплую спину.

«Была б я тебе матушкой, выдрала бы тебя за уши, так и просятся оттаскать», — но вслух, собрав все терпение, накопленное с шестью младшими братьями, Анастасия с напускным равнодушием произнесла:

— Это не от меня, это сестра матери твоей, княгиня Елена, передала.

Девочка с сомнением бросила беглый взгляд на подарки.

— Так от тетки родной возьмешь? — надавила Настасья.

— От тетки возьму, — выдохнула девочка, хватая край позолоченного кушака.

Настасья вышла совсем раздавленной — не своими словами дитя говорило, чужими баяло, стало быть, все здесь считают, что она, Анастасия, нагулянная дочь Чернореченского князя, — позор для жениха, байстрючкой брезгуют. От этого и Всеволод бесится, по своей воле он такую невесту в дом свой не ввел бы.

Покои княжича были какими-то тесными и мрачными, очаг жарко пылал, создавая чад и духоту. Бабки-няньки суетились вокруг лежанки, на которой обложенный подушечками сидел полуторогодовалый малыш. Ребеночек был тщедушным, бледненьким, с мягким пухом белесых волосенок, и этим напоминал полу-облетевший одуванчик. А лицо серьезное, какое-то совсем не детское, с пронзительным взглядом огромных синих очей. Все движения были вялыми, словно через силу.