Ловушка для волчицы - страница 2

   - На фронте всё так ужасно? - тихо спрашиваю я.

   - Я чувствую себя Геркулесом, что сражается с Лирнейской Гидрой. На месте одной отрубленной головы тут же появляются две новые. Знаете, что самое обидное? Мы бьёмся до последнего, вгрызаемся в землю зубами, заливаем каждый квадратный метр кровью русских, рвём им глотки, а наши соседи постоянно не выдерживают натиска. Приходится отступать, потому что окружение - самая худшая вещь на войне. И контрударами из последних сил прикрывать тех, кто подставил нас. Из моих товарищей, с которыми я отправился на Восточный фронт в 1941 не осталось почти никого. И не осталось никого.

   - Но как же слова фюрера об оружии возмездия?

   - Когда яйцеголовые спасали Германию? - отмахивается Ломберт, - даже если они и придумают штуку, что уничтожит зараз батальон или даже полк, что это изменит? Против нас бьются сотни дивизий. Я уж скорее поверю, что марсиане, вспомнив о своей былой вражде с британцами, прилетят нам на помощь. У нас ведь с ними так много общего. Они тоже пьют человеческую кровь прямо из живых.

   - Как вы можете такое говорить? - меня передёргивает от отвращения.

   - Знаете, как-то раз наше командование решило покончить с партизанами в тылу. Те его изрядно достали. Нас сняли с фронта и бросили на помощь тыловикам очистить пару особо беспокойных районов. Мы и зачистили. На совесть. Теперь там спокойно и тихо как на кладбище. Правда мы не делали различий между партизанами и мирным населением. Между мужчинами, женщинами, стариками, детьми. Глядя на нас, марсиане ухали бы от восторга и одобрительно махали щупальцами. Всё по их заветам. Не удивлюсь, если у нас и символика окажется одинаковой.

   - Вы действительно не делали никаких различий? - еле слышно произношу я.

   - Вот именно, - в глазах Вольфганга весело пляшут чёртики.

   - В конце концов это были всего лишь славяне, - тихо говорю я.

   - И они совершенно не боятся умереть, - смеётся Ломберт.

   - А вы не боитесь?

   - Чего? Будущего? Глупо бояться того, чего у тебя нет, не находите?

   - А если оно постучится в вашу дверь?

   - Если оно начнёт ломиться в дверь? Ну, у офицера ведь всегда есть под рукой надёжное средство, чтобы оставить назойливого визитёра в дураках, верно? Согласны?

   - Согласна, - слабо шепчу я.

   - Конец близок. И раз нам обоим плевать на будущее, давайте насладимся настоящим на полную катушку.

   Руки Вольфганга опускаются мне на плечи. Сильным рывком он прижимает меня к себе.

   - Что вы делаете, отпустите меня, - лицемерным тоном протестую я, - гауптштурмфюрер Ломберт, я закричу.

   - Унтерштурмфюрер Дросте, оставаться с фронтовиком в тёмной комнате наедине, а затем кричать глупо, - губы Вольфганга впиваются в мою шею.

   - Глупо, - безвольно соглашаюсь я.

   Мы падаем на кушетку. Пальцы Ломберта торопливо расстёгивают пуговицы на моём мундире, мои с силой сжимают укрывающий кушетку клетчатый плед.

   - Глупо. Всё глупо, - вырывается со стоном из моих уст.

   .....................................................................................................................

   Западные области Германии, 13 апреля 1945 года.

   - Унтерштурмфюрер, американцы ворвались в город!

   - Как? Не может быть...

   Может. Всё может. Фронт рухнул и сразу разразилась катастрофа. Уже ничего не сдерживает наступающую лавину танков и бронетранспортёров. Это конец.

   - Мы успеем уничтожить все документы? - только и спрашиваю я.

   - Этим сейчас и занимаемся. Вы сдали все дела?

   - Да.

   - Тогда... может, вам лучше покинуть здание?

   - Это бессмысленно, - криво усмехаюсь я, - оставьте меня. Мне надо побыть одной.

   - Как хотите.

   Я медленно подхожу к окну, распахиваю его настежь и с наслаждением вдыхаю полной грудью тёплый весенний воздух. Каким ещё дышать в двадцать пять лет. Очень скоро деревья облачатся в зелёный наряд, а окрестные луга украсят распустившиеся цветы. Но уже не для меня. Вот и всё. Как тогда говорил Ломберт? У офицера всегда есть под рукой надёжное средство оставить назойливого гостя в дураках. Пора.