Ложь - страница 46

- Хорошо, доченька, если ты не хочешь, я ничего не скажу Теодоро, но зачем быть такой терпеливой и доброй, если кое-кто плохо обращается с тобой. Да что тут происходит, в конце концов?..

- Пустяки, тетечка, ничего серьезного, правда, Джонни?..

- И в самом деле… Просто папа рассердился, а… а Вирхиния увидела его и испугалась.

- И где он сейчас? Куда пошел?

- Заперся в кабинете.

- Один или с Вероникой?..

- Один.

- Вот и пусть выпускает там свой пар! А ты успокойся, и ничего не бойся. Сейчас твой дядя примется читать греческих философов и выйдет из кабинета тише воды, ниже травы... Джонни, позови слуг, чтобы они отвели Вирхинию в ее комнату.

- Если Вирхиния не против, я и сам могу проводить ее. Кстати, мама, ты так ничего и не решила по поводу врача. Мы можем позвать другого.

- Доктор Андрес единственный, кто смыслит в медицине. Я поговорю по телефону с его медсестрой, чтобы он непременно зашел к нам в любое время, и сразу же вернусь. – Донья Сара вышла из комнаты, оставив молодых людей наедине.

- Джонни! – тихо позвала Вирхиния и протянула к брату хрупкую, слабенькую руку.

- Тебе и вправду лучше?.. Недомогание проходит?..

- Чуточку лучше, но у меня очень сильно болит вот здесь, в груди. Я как буто задыхаюсь… Знаешь, это сердце. Тетя Сара не знает об этом, и я не хочу, чтобы она узнала.

- У тебя больное сердце?..

- Не волнуйся, доктор Андрес знает. Он лечит меня, но никому не говорит об этом…

- Но как же так?

- Я узнала случайно, и договорилась с доктором, чтобы он не говорил об этом тете Саре. И ты тоже ничего не говори ей…

- Хорошо…

- Не хочу, чтобы ты таил злобу на дядю Теодоро и Веронику, если я…

- Если – что?..

- Если я не выдержу тот ужасный допрос…

- Нет необходимости в допросах, Вирхиния. Папа был прав, сказав, что это не суд и не слушание дела. Мы оставим все, как есть…

- Но дядя Теодоро не захочет…

- Позже я поговорю с ним. В конце концов, если Вероника меня не любит и прямо заявила мне об этом, то зачем мне ворошить ее прошлую жизнь, требовать какие-то отчеты о том, что меня не касается.

- Джонни… какой ты добрый и благородный!..

- Я буду молчать, и папа тоже. Обратно ничего не воротишь, и зла не исправишь. Если этот человек когда-нибудь вернется, то…

- Не вернется!..

- Почему?..

- У меня предчувствие, что он умер.

- Предчувствие?..

- Почти уверенность… даже больше, я абсолютно уверена в этом.

- Но как ты можешь быть уверена?..

- Есть газета, в которой появляются имена тех, кто умер в других странах.

- Вероника знает, что он мертв?..

- Она сама сообщила мне об этом и показала газету, но ты не говори ей об этом, не то она рассердится на меня.

- Не беспокойся. Вероятно, я очень долго не буду разговаривать с ней ни об этом, ни о чем другом.

- Именно об этом я и собиралась просить тебя! Джонни, Джонни, ты – самый лучший человек на свете. Я так тебя люблю… так люблю! – Вирхиния вцепилась в руку Джонни, осыпая ее пылкими поцелуями, а Джонни, стиснув зубы, молча глотал свою боль и ярость.

- Для меня Вероника мертва! – глухо выдавил он, наконец. – Да, мертва!..

***

- Папа!..

- А-а, это ты?..

- Я пришел попросить у тебя прощения. Я не владел собой, будто с ума сошел.

- Знаю, я так и понял. – Теодоро де Кастело Бранко поднялся из-за письменного стола в стиле Возрождения и отодвинул книгу, которую читал. Это, действительно, была одна из заумных философских книг. Именно из них дон Теодоро черпал душевное спокойствие и умиротворение, чтобы хладнокровно противостоять бурям.

Теодоро де Кастело Бранко был аристократом не только по общественному положению, но и духовно, что сквозило в каждом его движении, в каждом жесте, и сейчас он передавал сыну свои жизненные критерии.

- Любой человек в какой-то момент может потерять опору. И ты не единственный, Джонни. Я тоже потерял ее, но обязан был держать себя в руках, и я рад, что к нам обоим вернулся разум.

- Да, папа.

- Это был тяжелый удар, поскольку мы оба обожали Веронику и привязались к ней.

- Привязались?..

- Да, сынок, мы привыкли видеть в ней своего близкого и родного человека, неразрывно связанного с нашей семьей и сердцами, но она – независимая женщина, хозяйка своей судьбы. Мы не имеем права приказывать ей, и нам остается только одно – скрывать свои чувства.