Лубочная книга - страница 6

. Незаконный сын мещанина и отпущенной на волю крепостной, он окончил в Петербурге Технологический институт (учебное заведение типа техникума, где обучали различным ремеслам) со званием подмастерья, потом занимался на разных фабриках и заводах кожевенным и писчебумажным делом, много скитался по стране. С конца 1860-х годов Миша Евстигнеев (так он подписывал свои произведения) стал присяжным поставщиком книг для московских лубочных издателей А. И. Манухина и А. В. Морозова. Как свидетельствовал в письме А. П. Чехову лично знавший Евстигнеева М. М. Дюковский, «человек в высшей степени добрый и чрезвычайно непрактичный», он «должен был <...> сочинять без отдыху всевозможные повести и рассказы для простого народа, руководства по архитектуре, агрономии, всевозможные сборники, альманахи, календари, поварские книги, описывать выдающиеся события, чертить географические карты, рисовать различные картинки и клеить детские театры»[10], получая за это гроши. Излюбленным жанром, доставившим Евстигнееву известность, были «увеселительные» рассказы с выразительными названиями: «Говорящий покойник, или Вот так смерть!», «Дюжина сердитых свах и сударь в дамской шляпке», «Не жениться — горе, а жениться — вдвое!», «Сплетницы-трещотки, или Из мухи слон» и т. п. Беря за основу анекдотический случай и пародийно утрируя речь персонажей из купеческой, мещанской и мелкочиновной среды, Евстигнеев добивался прямолинейного и непритязательного комического эффекта. Сочувственное отношение к своим незадачливым героям не мешало ему шаржированно живописать крах их надежд и чаяний в результате столкновения с прозой быта.

В завершение обзора источников лубочной литературы следует отметить, что в нее вошло небольшое число произведений русских классиков XIX века, чаще всего — использующие фольклорные сюжеты или посвященные народной жизни (басни И. А. Крылова, сказки А. С. Пушкина, «Песня про купца Калашникова…» М. Ю. Лермонтова, ряд сказок Л. Толстого и др.). Публикации книг классических авторов чаще всего мешало то обстоятельство, что лубочные издатели не хотели тратиться на покупку прав на издание у наследников.

Таким образом, «народная» книжность формировалась на протяжении многих лет и была чрезвычайно разнообразна по своему составу. Войдет книга в набор постоянно переиздаваемых или будет сразу же забыта — решалось на основе мнения читателей, доносимого до издателей офенями. За долгие годы лубочная книга «приноровилась» к вкусам и интересам народного читателя и была признана им «своей». Важной предпосылкой этого была тесная связь лубка с устной народной словесностью. Значительная часть текстов представляла собой обработки фольклора, то есть изначально соответствовала вкусам крестьянского читателя. Другие произведения создавались авторами (обычно — разночинцами, близкими к простому народу) с ориентацией на народное мировоззрение и поэтику фольклора (обращения к читателю в прозе, стандартные формулы и «народный стих» в поэзии и т. д.). Подобно фольклору, лубок обычно не фиксировал имени автора текста, не предполагал наличия канонической его версии (одновременно сосуществовали различные варианты произведения, принадлежащие перу разных обработчиков), так же как разные сказители по-своему излагали сказку или былину. И наконец, чрезвычайно важно, что, как и фольклор, этот тип словесности многими потребителями воспринимался (в силу их неграмотности или малограмотности) на слух, в процессе коллективных читок — в кругу семьи, соседей или отходнической артели. На селе существовала традиция коллективного чтения по воскресным и праздничным дням, а зимой и в будни. Например, отвечая на анкету Н. А. Рубакина, крестьянин из Калужской губернии писал в 1889 году: «Для совместного чтения у нас удобное время весна, потому что тепло, народ выходит по улицу, кто-нибудь выносит книгу, начинает читать, и со всех концов собираются слушатели. Это всегда бывает в праздник…»[11] Услышанные произведения запоминались крестьянами и в дальнейшем пересказывались другим и нередко переходили в фольклор.