Лунная дорожка счастья - страница 33

— Посмотрите-ка на это, — сказал он.

За деревом в каменном уступе была ниша, а в ней почти квадратной формы пещера в пятнадцать футов. Перед ней находилась ровная площадка, похожая на освещенное солнцем крыльцо. Барт внимательно посмотрел в глубину, а затем отодвинул жесткие ветви дерева так, чтобы Кристина смогла пройти. Утопая в мелком песке перед входом в пещеру стояли два старых кресла и стол, изъеденные песчаным ветром пустыни до какого-то странного серебристо-серого цвета. В консервной банке, наполовину засыпанной песком, еще сохранилась пара окурков-самокруток. Кристина с удивлением повернулась к Барту.

— Что?..

— Думаю, что мы нашли летний домик вашего дядюшки Сперджена, — он указал рукой на открывшийся перед ними пейзаж. — Трудно выбрать более удачное место.

Несмотря на то, что пещера была скрыта от глаз посторонних сверху монолитным каменным уступом, а с подножия холма кустарником и густой кроной дерева, из нее открывался прекрасный вид на всю долину и окружавшие ее горы. Внизу, под широкой крышей стояло ранчо Стоун Хаус, более похожее на иллюстрацию из исторической книги, чем когда либо; узкая проселочная дорога убегала от него в одном направлении, а с другой вливалась в шоссе, ведущее к Тауэр Рок. Овраг зеленой лентой пересекал всю долину.

— Это находится в пределах владений ранчо Стоун Хаус? — спросила Кристина.

Барт улыбнулся.

— Нет, ваша собственность кончается у подножия этого холма. Но это не остановило старину Сперджена, да и я не могу сказать, что обвинил бы его. У него определенно была любовь к красивым пейзажам, — Барт замолчал и стал изучать камни рядом с пещерой. — И к тому же, он не первый, кто использовал это место. Видите?

Кристина взглянула на камни. Одни из них были уложены друг на друга, а другие валялись в полном беспорядке.

— Когда-то — возможно сто, а может и тысячу лет назад, — сказал Барт, — индейцы построили стену у входа в эту пещеру, — и он указал на темное пятно на потолке. — Костер находился вот здесь: до сих пор видна копоть от него.

Воображение Кристины тотчас нарисовало ей одетых в оленьи шкуры людей: возвращающихся с охоты мужчин, женщин, готовящих еду возле костра, и голых резвящихся повсюду ребятишек.

Барт все еще продолжал исследовать пещеру.

— Наскальные рисунки, — сказал он из глубины. — Они потускнели, но все еще различимы.

Кристина принялась внимательно и осторожно разглядывать странные стилизованные изображения людей с треугольными головами, более реалистичное изображение оленя, дикого барана, рептилий и изображение человеческой руки, ярко вычерченное черным и красным пигментами. Она приложила к изображению свою руку и обнаружила, что рука почти идеально с ним совпадает. Ее затрясло от волнения.

— Жутко, не правда ли? — тихо спросил Барт. — Они кажутся реальными. Как будто прошлое протягивает вам свою руку.

Кристина с улыбкой обернулась к нему.

— Именно это я и почувствовала. А что это были за индейцы?

— До того, как в 1880 году с востока пришли Чемегуевы, здесь жили Серрано. Очень интересный народ, с самобытной культурой, с огромной жизненной энергией, отважные, но в большинстве своем добрые и миролюбивые.

— А что с ними произошло? Остался ли кто-нибудь из них сейчас?

— Немного. В основном в резервациях Моронго, Сан-Мануэль и в их окрестностях. Индейцы были уничтожены, как единое племя, когда пришли белые. Некоторые были убиты, другие умерли от болезней, которые несли с собой бледнолицые, третьи — от того, что пришлось покинуть родную землю. Два их родственных племени Алликлик и Ваньум были уничтожены полностью.

— Вы словно восхищаетесь индейцами.

Он взглянул на поросшую цветами долину.

— Я уважаю людей, которые живут вместе с землей, которые используют ее дары гуманно и умеренно. Я видел своими глазами, как наша так называемая «цивилизация» разрушила культуру индейцев. В Неваде, когда я был еще ребенком, наше ранчо находилось по соседству с резервацией Паюте. Я проводил там много времени, особенно после смерти отца. Старейшина племени как бы усыновил меня. Бледнолицые никогда высоко не ценили Паюте из-за того, что они мало понимали в природе «вещей». Но у них было множество иных ценностей, которые мы — в лучшем случае — способны только изучать.