Лунная песнь - страница 5

Я по почти забытой привычке метнула взгляд на его предплечье с целью рассмотреть родовую татуировку, но его руки скрывали длинные рукава.

Что ж, моё имя тоже было говорящим, если, конечно, это можно так назвать. Отец и мать следовали традициям и соблюдали древние календари. Они выбрали для дочки имя, рекомендуемое ко дню рожденья, — сейчас мало кто придерживается этого практически полностью изжившего себя правила. Теперь та горстка северян, кто ещё помнил старинные обозначения, могли сделать для себя невероятно полезный вывод, что я родилась в начале апреля в ночь полнолуния.

В переводе, конечно, звучит красиво. «Лунная песнь». Родилась бы в том же феврале, стала бы «мхом зелёным», а так, считай, очень даже повезло.

— Едешь к родным с учебы? — предположил Иллион в надежде завязать разговор.

— Что-то вроде этого, — кивнула я.

Моё внимание к этому времени уже привлекла голубоватая полупрозрачная бабочка, выпорхнувшая у меня из-под сиденья.

Вот же мелкая гадина, всё никак от письма брата отцепиться не может!

Дух, мельтеша, пропорхал пару кругов по купе и приземлился прямо у меня на коленке. И судя по направлению взгляда Иллиона, он также её прекрасно видел.

Точно из семьи говорящих с духами, да ещё и с передавшимся даром.

Я прогнала раздражающего меня духовного паразита, брезгливо дернув ногой.

— Не любишь голубянок? — с любопытством поднял бровь Иллион, удивившейся моей реакции на безобидное бестелесное чешуйчатокрылое.

— Любить их всё равно, что любить комаров, — нехотя откликнулась я.

Теперь желание болтать с моим случайным попутчиком у меня полностью пропало, едва появившись.

От продолжения беседы меня спасла проводница. Она, кряхтя и извиняясь, наконец-то притащила полагающееся нам постельное белье, которое должны были выдать ещё в самом начале поездки.

Обрадованная таким поворотом, я тут же засуетилась и начала стелиться, и Иллион, посмотрев на меня, тоже занялся своим местом и вещами. К тому моменту, когда он закончил, я уже с преувеличенно увлеченным видом уткнулась в книгу, которую мне в дорогу сунула Аннерит.

К вечеру мой попутчик, наконец, понял, что я не сильно настроена на общение.

Я отдавала себе отчет в том, что порой вела себя более чем невежливо, но любую мою вежливость Иллион отчего-то трактовал, как возникшее у меня расположение завязать с ним полноценное знакомство.

Кусок льда внутри, который заключил моё сердце в холодную тюрьму, требовал тишины и возможности побыть наедине с собой. И я вновь и вновь отворачивалась, прикрываясь сном или книгой.

Мне безумно хотелось зарыться, закопаться подальше, что бы никто и никогда не мог меня видеть, не желал со мной больше говорить. Радовало лишь то, что все слезы я уже выплакала в подушку кровати общежития, и сейчас не приходилось, уткнувшись в стенку, проглатывать прорывающиеся всхлипывания.

В обед следующего дня, в Цэвинге, к нам в купе подсела молодая мама с трехлетней девочкой, которым Иллион галантно уступил своё место на нижней полке. Молодой человек тут же переключил всё своё внимание на них, окончательно оставляя меня в покое.

Северянин мило проболтал остаток дня с девушкой. Он достаточно искренне умилялся её ребёнку, а она поглядывала на его широкий плечи и кокетливо крутила прядку вьющихся темных волос на пальчик, на котором не было брачного узора или обручального кольца. Под их смешки расслабиться оказалось куда сложнее, чем я предполагала.

На третий день я, отложив книгу в сторону, всё больше смотрела в окно, с неоднозначным чувством отмечая, как пейзаж становится таким знакомым и родным.

Поля, поросшие молодой редкой травкой, сменили лиственные леса. Сначала редкие, они постепенно набирали силу, уходя в густоту, и чем дальше мы продвигались на север, тем разлапистей шли деревья, становясь всё толще и старше.

Изредка мы проезжали мимо огромных громоздких валунов, поросших изумрудным мхом, и пересекали небольшие мелководные речки со множеством низких пенистых порогов.

Иллион тоже впал в какую-то ностальгию и молча со своей полки разглядывал проносившиеся мимо леса вместе со мной.