Лунные кружева, серебряные нити - страница 3

— Ладно, езжай.

Едва телега тронулась, заскрипев по деревянному мосту, я услышала всё тот же голос, но нам уже не адресованный:

— Всю рвань и пьянь в город тянут, будто своих мало…

Городок оказался совсем маленьким. Каменные стены закрывали его лишь со стороны реки, по-видимому, для солидности. Больше каменных строений я не наблюдала нигде. Даже в самом центре, у рынка, ратуша, стражницкое подразделение и тюрьма были деревянными и незамысловатыми, улицы — узкими и грязными, покосившиеся дома — обнесёнными редким частоколом, из-под которого куры бросались прямо под колёса телеги. Знакомым, увы, здесь ничего не казалось.

Сначала, как и полагается, мы завернули к пекарю. Гастомысл выгрузил мешки, не забыв оставить парочку и себе. Затем пекарь отсыпал парню добрую горсть монет, указывая пальцем в мою сторону, Гастомысл покачал головой и направился к телеге.

— Он что, справки обо мне наводил? — занервничала я.

— Кто, пекарь? Да так, спрашивал, не продам ли, ¬— Гастомысл ловко запрыгнул на телегу и натянул вожжи.

— Кого? Меня? Останови свою рухлядь, дальше я сама! — я уже свесила с телеги ноги, но парень схватил меня за рукав:

— Да погодь ты! Ишь, нервенная! Я ж ему ту же байку рассказал, что и стражникам. Нашла, чего обижаться. Радовалась бы, что пригожая — все мне завидуют.

— Ладно, давай скорее закончим с твоими гусями и расстанемся.

На самой окраине захудалого городка был вырыт небольшой пруд, в его грязной мутной воде с удовольствием плескались утки, гуси да пара чумазых ребятишек. Дальше, за околицей, виднелись чёрные латки полей и огородов. Гастомысл отпустил вожжи и расслабился, лошадка сама знала дорогу домой.

— А звать-то тебя как, красавица?

— Угадай.

— Может, Капоша?

Я поморщилась.

— Палуся?

Я покачала головой.

— Ну, не знаю. Бажена, Верея, Ранеда, Елина…

— Да, первое.

— Бажена?

— Ага… Сойдёт, пожалуй…

Дом, где жил Гастомысл с матерью, был самым большим на улице, но не менее заброшенным. Такой же кривой покосившийся забор, грязное крыльцо, да скрипучие разболтавшиеся ставни — он создавал впечатление заброшенности и неопрятности.

Пожилая, но ещё крепкая и рослая женщина в грязной косынке, льняном платье и растоптанных башмаках, старательно перебирала в корзинах какие-то овощи, сидя на невысокой табуретке.

— Мать, я тут привёл кой-кого… — шагнул на широкий двор Гастомысл, не отпуская моего плеча.

Она подняла глаза, принюхалась, наморщив нос, и буркнула:

— В хату не пущу, на сеновал идите.

— Мать, это ворожея. Гусей посмотреть.

Она поднялась, вытерла полные руки о грязный передник и кивком головы позвала за собой на задний двор, где свободно бегали куры, гуси и свиньи, зато мне совсем не хотелось шагать там свободно, и потому я так и осталась стоять на месте. Женщина поймала одну из облезлых гусынь и поднесла к самому моему носу:

— Вот. Перья лезут. А потом дохнут.

Я брезгливо протянула руку и дотронулась до гусыни. Ну откуда я знаю, почему они дохнут? Она ждала, не отводя от меня тёмных, как вишни, глаз.

— А только у вас болеют? — начала я.

— Только у меня.

— А кормите чем?

— Чем-чем, что сами найдут.

Я находилась в полной растерянности, не зная, что сказать, но женщина настойчиво ждала ответа, глядя на меня в упор.

— А скажите, вы с соседями как? Ладите?

— Да слева — такая пава, что со мной и говорить не хочет, а справа — змея подколодная, гадина, одним словом.

— Так вот оно что… Вам обязательно со всеми поладить нужно, вот никто завидовать не будет и обсуждать за спиной…

— И что, гуси сразу оклемаются?

— Возможно…

— Тьфу ты! Винища налакаются, а потом ворожеями прикидываются, — она отпустила гуся и направилась во двор.

Я поплелась следом, заталкивая пропахшую вином накидку в сумку. Ну и ладно, главное, что я в городе.

Выйдя за калитку и даже не посмотрев в сторону Гастомысла, я зашагала по грязной улице к центру, где ранее видела постоялый двор. Ничего, деньги у меня есть, пообедаю, точнее, уже поужинаю, вымоюсь и плащ хорошенько выполощу — сразу обернусь красавицей писаной — никто не посмеет меня пинать, продавать да облезлыми гусями в лицо тыкать.

Ближе к рыночной площади народа прибавилось. Матроны волочили свои котомки и увесистые корзины, ребятишки сновали под ногами с пирожками и леденцами на палочках, а большинство народа попросту праздно шаталось, засунув руки в свои и чужие карманы да поглядывая по сторонам. Я уже практически покинула эту толчею, но меня остановила музыка. Свернув с дороги, я стала протискиваться сквозь толпу.