Лунные ночи - страница 19

— Я этого не говорил, — покачал головой Еремин. Пришла очередь удивляться Михайлову:

— Вы в самом деле не охотник?

— В самом деле.

— Зачем же вы тогда расписывали прелести этого вашего… Утиного озера?

— Надо же мне, Сергей Иванович, чем-то вас завлечь, — улыбаясь, сказал Еремин.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Внезапно Михайлов оборвал смех, и глаза его блеснули из-под шляпы на Еремина сердито.

— Вы меня, Иван Дмитриевич, больше не агитируйте. Не нужно меня агитировать, хорошо? Если бы сейчас вы и захотели прогнать меня из района — я все равно не уеду.

Наутро Еремин сидел в райкоме за столом, разбирал стопку накопившихся за время его недельного отсутствия бумаг, выслушивал людей, отвечал на телефонные звонки, которые, по словам помощника, вдруг сразу посыпались, будто где-то плотину прорвало. Помощник сказал Еремину, что за все эти семь дней только изредка раздавался звонок в его кабинете, а сейчас все так сразу и раззвонились, будто обрадовались, что первый секретарь — в райкоме.

И лишь к полудню, когда схлынул поток посетителей и смолкли звонки, — видимо, все сотрудники в областных учреждениях ушли на обед, — Еремин наконец улучил время склониться над письмами и жалобами, которых за время его отлучки тоже набралось немало.

Он только что поставил подпись под ответным письмом на жалобу учительницы из станицы Бирючинской, которая обвиняла сельсовет в невнимательном отношении к школе, и, бросив рассеянный взгляд в окно, сквозь рогатку ветвей клена увидел остановившийся на улице газик-вездеход, такой же, как в райкоме. Из-под брезентового тента вылез мужчина в темном плаще, в шляпе и направился к райкому. И лишь когда уже в другом окне совсем, близко промелькнул профиль его смуглого лица с широкой бровью и с крупным, хорошей формы лбом, которого не могла спрятать шляпа, Еремин сообразил, что это Тарасов.

Еремин вышел из-за стола и остановился лицом к двери, невольно подтягиваясь и чувствуя, как вздрогнула и привычно напряглась в нем знакомая струнка. Тарасов был для Еремина не только секретарем обкома. И, стоя посредине комнаты в ожидании, когда откроется дверь, он даже не заметил, как руки его сами собой легли по швам.

Должно быть, и Тарасову, как только он открыл дверь и окинул взглядом фигуру Еремина, все это сразу стало понятно, потому что глаза его понимающе засмеялись.

— Вольно, секретарь райкома Еремин, вольно. Кажется, мы с вами давно уже живем не по воинскому уставу.

И сказано это было так, что и Еремин рассмеялся.

— Все равно солдаты, — ответил он в том же тоне.

— Это что же, каждый год у вас здесь такая осень? — пожимая руку Еремина и взглянув на ярко освещенные солнцем окна, спросил Тарасов.

— Не всегда, но вот уже второй год, — не вполне разделяя его восхищение, ответил Еремин.

— Отличная осень, кольцовская осень, — снимая шляпу и плащ и доставая из кармана какую-то свернутую в трубку мягкую красную папку, сказал Тарасов.

— Из-за нее мы и посеяли почти на месяц позднее, — напомнил Еремин.

— Но зато и всходы озимых у вас не те, что у ваших соседей, — возразил Тарасов. — Поля — как межа разделила… Признаюсь, я тогда поторопился со своим вопросом о сроках сева.

— Урожай покажет… — осторожно сказал Еремин.

— Да вы, оказывается, дипломат, — усмехнулся Тарасов, — чего, между прочим, по вашей докладной совсем не заметно. Скорее наоборот.

Только теперь Еремин догадался, что свернутая в трубку красная папка в руке у Тарасова и есть та самая злополучная докладная записка, которая так долго пролежала сначала в обкоме, а потом в областном управлении сельского хозяйства.

— Вот теперь я могу сказать, что и не только в принципе согласен с вами, — присаживаясь к небольшому столику, приставленному к письменному столу Еремина, и раскрывая папку, сказал Тарасов. — Прочитали мы ее и в обкоме и облисполкоме. И должен сказать, что, хотя вы, товарищ Еремин, писали только о своем районе, это немало подскажет нам и для всей области.

Еремин не был тщеславным человеком, но услышать эти слова ему было приятно. И чтобы скрыть краску невольного удовольствия, он, сидя по другую сторону столика, против Тарасова, наклонил голову.