Лунный свет - страница 45
Там же у банщика приобрели пару отличных веников, попарились, вышли и, накинув простыни, разложили снедь, открыли бутылки, приняли по чуть-чуть и стали ждать… Впрочем, ждали недолго. В раздевалке шла бурная жизнь. Кроме рядовых «помывщиков», здесь сидело несколько компаний, объединившихся в традиционные «тройки». Почти сразу же к нам обратился мужичок из ближайшей «троицы»:
— Из Питера, мужики?
Уже вроде и уезжать надо, — ответил я, — да как, не попарившись, уехать. Надоело по командировкам в грязном теле разъезжать.
Слово за слово, скоро мы объединились, перешли за небольшую мзду в служебку банщика, и пошел пир горой.
Потом мы очень быстро от условий местной жизни перешли к интересующему меня предмету — музею и пожару в нем.
Мужики в один голос заявили, что пожар хорошо помнят, сами помогали вещи выносить и тушить, тут же похвалили Леонидовну за душевность и самоотверженность.
— Она душу мужика понимает, — сказал один из наших собутыльников, назвавшийся Федором. — Каждый раз, если на опохмелку не хватает, хоть немного, а дает, хотя сама-то гроши получает.
— А пацанов-то этих, что подожгли, наказали хоть ремнем-то?
— А кто тебе сказал, что пацаны подожгли? — сказал Федор, но его тут же перебил второй из наших новых друзей.
— Брось болтать-то. Сказано, пацаны — значит, пацаны. Да и сами сознались. Лазали, мол, на чердак, думали, клад купца Бахметьева найдут, спички жгли, вот сенная труха и загорелась.
Я вроде как удовлетворился ответом, но перешел на новую тему.
— А что, клад действительно существует?
— Да треплется народ уж сколько лет, будто Бахметьев в двадцать третьем году схоронил где-то свое богатство и сбежал. Да только никто до сих пор ничего не нашел.
Прикончив бутылки, мы снарядили гонца еще за парочкой, и я снова как бы невзначай вернулся к пожару.
— Москвичка эта, Света, уж больно приятная девчушка. Вот кто небось старался на пожаре?
— Да все старались, — сказал Федор. — У нас народ такой: как до серьезного дела дойдет — все грудью встают. — Язык у него заметно заплетался. — Только этот алкаш Михеич один суетился с похмелья, мы его шуганули, евонная баба и увела бедолагу.
— Михеич, сторож, что ли? — спросил Юра. У собутыльников наших явно малость ослаб контроль над сдерживающими центрами.
— Ой, гад! Я на него две бадьи из колодца вылил, — сказал третий собеседник, Володя.
Все рассмеялись. Тема пожара вроде была исчерпана, мужики заговорили все сразу и каждый о своем. Пьянка помаленьку затухала.
Мы с Юрой, сославшись на необходимость выспаться перед дорогой, еще разок сходили в парилку. Постояли под холодным душем и отправились на свой постоялый двор. Утром фотограф доставил нам полный комплект снимков. Он, очевидно, действительно не спал, но выглядел довольным. Я щедро рассчитался с ним, и мы отправились в Вологду на том же заслуженном львовском автобусе.
В гостинице нас ждала записка от Кузьмина: «Коль найдется время, прошу оказать мне честь и отметить вместе со мной небольшое, но знаменательное событие».
Дежурная, вручившая нам записку и, конечно же, успевшая ознакомиться с ее содержанием, сказала:
— Небось Кузьмин на свое пятидесятипятилетие приглашает? Он его уже вчера отметил, так что вы опоздали. Правда, отметил — громко сказано. Пригласил пару стариков-старожилов, и все дела.
— Ну такое событие не грех и продлить, — бодро ответил я. Мы переоделись и позвонили Ивану Васильевичу.
Поздравления наши он принял спокойно, потом сказал:
— Я свои дни рождения не отмечаю никогда. Но здесь случай особый, а потому милости прошу ко мне хоть сейчас.
Скоро мы сидели за столом у Ивана Васильевича, на котором никакого праздничного угощения не оказалось.
Кузьмин был серьезен, и в словах его чувствовалась даже торжественность.
— Итак, свершилось, дорогие гости! Пока вы гостевали в Светлозерске, мне доставили последние из интересующих вас предметов. Всего сто сорок предметов столового и чайного сервизов местного завода, произведенные на свет Божий в конце XVIII века. Четыре тарелки, насколько мне известно, у вас. Итого могу передать вам 136 экспонатов ценнейшего русского фарфора.