Львив - страница 11

— Куда пойдем сегодня? — спросила Марицу ее меланхоличная госпожа.

— Пани, мне вчера сказали, что в турецком квартале появилась новая лавка. Там торгуют волшебными манускриптами!

Пани Сабина скривилась.

— На что мне они? Ты же знаешь, я не жалую гадалок, индийских факиров и персов-чревовещателей…

— Тогда отпустите меня, пани, — потупилась Марица, — на часок, я схожу посмотрю. Говорят, этот турок читает судьбу.

— Нет уж, — вздохнула пани, — поедешь со мной.

— Велите закладывать карету?

— Велю. И сними передник, пусть думают, будто ты — моя компаньонка, бедная родственница.

— Слушаюсь, пани.

Через полчаса к только что открывшейся лавке Леви подкатила карета, из которой вышла роскошная дама в сопровождении Марицы, изображавшей по прихоти Сабины, любившей шутки, перевоплощения и розыгрыши, ее компаньонку. Она огляделась по сторонам, словно выискивая кого-то, кто мог уличить в посещении турецкого квартала, и, не увидев, смело шагнула к «Осману Сэдэ, стамбульскому букинисту».

Леви, уже успевший составить представление о вавилонском смешении народов, вер и языков, царивших в Львиве, ничуть не удивился явлению пани Сабины. За это время к нему успели завернуть посетители-греки, два армянских купца, просивших амулеты для привлечения денег, модистка-француженка и четыре караима. Все они обращались к владельцу лавки на таких странных языках, что Леви, если б он не родился в Турции, в еврейской семье и не успел пошататься по Европе с Азией, вряд ли сумел их понять.

Но тут он отвечал грекам по-гречески, армянам по-армянски, француженке подобрал искаженную латынь, которая при добавлении нежных окончаний напомнила ей родную речь, караимам по-еврейски. Естественно, что пани Леви сказал добри дзень и назвал ее ясновельможной.

— Мне нужна такая вещь, которая сделала бы меня счастливой — сказала Сабина. — Я слышала, что у вас есть магические манускрипты, открывающие великие секреты обретения гармонии.

Леви удивился, так, что с него начала сползать крепко приклеенная маска турка Османа, но взял себя в руки и предложил пани несколько раритетов из алхимико-розенкрейцеровской серии, специально припасенной для любознательных поляков.

— Вот, не желаете ли, анонимное сочинение «Огонь саламандры», расшаркался он, очень помогает в житейских затруднениях и — увидев несчастную усмешку на бледных губах Сабины, добавил — при меланхолии. Очень редкая рукописная книга, с серебряными застежками. Даже не могу сказать, имеется ли где-нибудь еще такая. Купив ее, вы узнаете, почему саламандра, терзаемая огнем, никогда не сгорает дотла и возрождается заново. Есть и рецепты.

— Приготовления саламандр? — улыбнулась пани Сабина.

— Нет, — сказал Леви, — в ней написано, как самому уподобиться саламандре.

Какая бредятина! Саламандр я десятки раз жарил на костре с голодухи, и ни одна из них не воскресала из пепла, подумал он про себя, но если пани верит в это, то пусть.

Они еще долго обсуждали разные мистические трактаты, и Сабина почувствовала, что ей нисколько не хочется уходить из лавки Леви.

Пани нарочно расспрашивала его обо всем, что видела на полках, но через час собралась с духом и купила «Огонь саламандры», положив на прилавок горсть злотых.

— Какая красавица! — вздохнул Леви, когда пани Сабина села в карету.

Кабы она родилась в Стамбуле, стала бы любимой женой султана.

Впрочем, ей и в Львиве от поклонников, наверное, отбоя нет.

Однако Леви ждал визита не только всей польской аристократии, но и рабби Нехемии Коэна. А тот все не спешил заворачивать в турецкий квартал.

Тем временем в лавку зашел Фатих Кёпе, чтобы пригласить нового букиниста к отцу, Селиму Кёпе, на чашечку кофе.

— Буду рад, — сказал Леви.

И задумался. Что могло произойти в семье рабби Нехемии, если он отказался от ежедневной прогулки по восточным уголкам Львива?

Обычно после утренней молитвы, которую проводил в синагоге Нахмановичей, Нехемия Коэн сворачивал талес, укладывал его вместе с тфиллин в особый бархатный мешочек, расшитый золотыми нитями, украшенный пушистой бахромой кистей, и шел гулять.

Миновав еврейские улицы, где ему все было знакомо, рабби, пройдя в Татарские ворота, заворачивал на Сарацинскую, звавшуюся среди обывателей Поганской — или попросту Поганкой, в тот самый турецкий квартал, где поселился Леви.