Лягушачий замок - страница 20

— Сдается мне, ты думаешь о блинчиках, — сказал я.

— Неправда, — возразил он поспешно. — Я стоял тут и думал, вот бы выпить сейчас стаканчик сока.

Я обрадовался, что не угадал, ведь теперь стало совершенно очевидно, что гномик Умпин существует на самом деле.

Для верности я решил спросить еще что-нибудь. Вопрос должен быть трудным, и я сам не должен знать на него ответ.

— Как называется самая высокая гора в Норвегии? — спросил я.

— Слишком простой вопрос, милый мой принц Поффер. Эта гора называется Галгеберг.

Я радостно засмеялся. Ведь я-то не знал, как она называется.

— Очень интересно, — заметил я. — А я и не знал это.

Гномик Умпин принялся прочищать уши, как будто бы услышал что-то несусветное.

— Значит, ты живешь самостоятельной жизнью, понимаешь? — закричал я что было мочи. — И поэтому не можешь быть моим сном. Кроме того, будь это в моей воле, я ни за что бы не хотел видеть во сне лягушек, тритонов, злых королев… и маршалов, которые читают чужие мысли.

Умпин печально покачал головой.

— Кристоффер Поффер, — сказал он. — Ты, конечно, очень милый маленький принц, но порой говоришь глупости.

Он показал на лес и продолжал:

— Вот он, окружающий нас мир. Существует множество других стран. А в них живут непонятные люди и неведомые звери. И разве ты можешь утверждать, что тебе доступен весь окружающий мир?

Сейчас он рассуждал в точности, как мой дедушка.

Я покачал головой, ведь из других стран я был только в Финляндии и Игроландии, где я складывал из картинок изображения птиц, названия которых я даже не знал.

Гномик Умпин продолжал:

— Итак, — начал он. — Окружающий нас мир Есть еще и внутренний мир, мир Воображения. А ты уверен, что он ведом тебе до самой глубины?

Когда меня спрашивают подобным образом, я не могу ответить утвердительно. И поэтому я только помотал головой и смущенно уставился на снежный наст.

— Ну что же, давай не будем больше спорить ни о чем таком, — продолжал он.

— Лучше поговорим о том, что значит иметь сердце. Это больше всего волнует нас, гномов.

Я не знал, что и сказать, только чувствовал, как бьется сердце у меня в груди. Туда-сюда, туда-сюда, совсем как сердце-лягушка, похищенное у короля.

— Сердце стучит и стучит, — продолжал гномик. — И его ведь никогда не нужно заводить. Даже когда ты спишь или думаешь о чем-то, сердце работает, и точнее, чем часы.

Гномик Умпин посмотрел на меня, прищурившись. Я понял, что сейчас он украдет мое сердце.

— Сейчас ты украдешь мое сердце? — спросил я, глядя ему прямо в глаза.

Но тут на губах гномика заиграла такая умная и добрая улыбка, какая бывала у моего дедушки, когда он собирался сказать мне что-нибудь хорошее.

— Твое сердце бьется за нас обоих, Кристоффер Поффер, и поэтому мне совсем ни к чему красть его.

Гномик Умпин стоял при ослепительно ярком лунном свете, как бы размышляя, продолжать ли нам быть разными существами или превратиться в одно целое.

— Вот так мы тут все стоим и стоим при лунном свете, — произнес он, наконец.

Тут меня охватило сомнение. Все как-то переменилось, мне показалось, что и сам Умпин начал бледнеть, более блеклым стало его лицо, а зеленый костюмчик не таким ярким.

— Значит, это был всего-навсего сон, — вынужден был признать я.

Грустно было согласиться с этим, хотя сон был отнюдь не только приятным. Но тут лицо гномика снова стало более отчетливым.

— Милое мое солнышко, Кристоффер Поффер, — начал он. — Разве бывают всего-навсего сны? Сказать «всего-навсего сон» так же глупо, как сказать «просто действительность», ведь маленькие принцы Пофферы живут в своих мечтах точно так же, как и в той стране, из которой они убегают в мечты.

Я стоял и смотрел на запорошенный снегом лед, покрывший тритоний пруд. Под этим снегом и льдом затаились все мои летние страхи. И как только снег начнет таять, они снова оживут.

— В общем и целом, ты просто сбежал от всех и вся, — произнес Умпин.

Я подумал, что все-таки нехорошо с его стороны всю вину сваливать только на меня, раз уж мы с ним вместе удрали от летних страхов.

— Когда худшие опасения оправдываются, лучше всего устраниться, — произнес я таким взрослым тоном, каким только мог.