Любка - страница 10

— Ну иди, иди сюда, красна девица! Ишь, как засмущали тебя. Впервой всегда так, страшно и мутит. Привыкнешь, так нипочем будет. Ну, давай я сам все проявлю, а ты гулять отправляйся! Дело, Петька, обычное — война — разруха, да революция эта е…ная. А дело — стоит. Вот напечатаем побольше этой ебли, да в Питер отправим. Я тут одного человечка подговорил. Не даром, конечно, но мы в убытке не будем. Ну, иди дыши воздухом, да вытряхивай все из головы.

Петька повел плечами и с трудом выдохнул:

— Да неохота мне одному. Я лучше помогать вам буду.

Ну и лады. Идем в проявочную, блондинчик-дурачок!

В темной, наполненной красным сумраком комнате Петька снова ощутил непонятное волнение, как в давешнюю первую ночь, когда проснулся от прикосновения теплой руки Михаила. Теперь они оба стояли над темным раствором и смотрели, как в его таинственной глубине появляются срамные изображения: черный лобок девицы, мощный, обвитый точно кореньями ствол мужчины» Петька почувствовал, как его собственный прибор начал шевелиться в мотне штанов Он слышал, что и Михаил Петрович задышал шумно и возбужденно. Краем глаза Петька видел, что его хозяин слепо уставился взглядом в одну точку, явно не видя, что там происходит. И в то же время рука Михаила Петровича как бы невзначай легла на Петькины ждущие плечи. От этого прикосновения Петьку стала бить крупная неуправляемая дрожь. Глаза его затянула мутная пелена.

— Не бойся, дурачок, меня, я ведь с первого взгляда к тебе с любовью…

А руки его торопливо и жадно шарили в Петькиных брюках и расстегивали ворот рубахи. Затем Петька почувствовал, что его поднимают и несут сильные руки, и крупный, полный запахом хмеля рот прижимается к его рту.

В жаркой темноте Петька обливался потом, колени его были полны желанной слабостью и дрожью. Подмятый тяжестью мускулистого тела, он извивался, ловя ртом воздух. Вдруг острая проникающая боль взрезала его тело, и он отчаянно закричал. Но крик получился коротким. Рот его был зажат губами Михаила Петровича, и он, не помня себя, кусал эти мягкие, пропахшие водкой куски мяса. А потом столь же острая как боль пронизывающая волна радости охватила его тело, и он застонал, слабея и отдаваясь этой волне, чувствуя на языке соленую липкую кровь. Дальше он уже ничего не помнил. Очнулся Петька от густого храпа Михаила Петровича, притиснутый к стене его голым боком. Лежал он в темноте и, не зная сам почему, тосковал и печалился. Михаил Петрович вздохнул, прекратил храпеть, повернулся к нему лицом и, приоткрыв набухшие со сна веки, улыбнулся:

— Вот мы и поженились, Любовь Петровна! Ишь ты, как меня искусал, но за дело, я не в обиде.

И он нежно прикоснулся губами к Петькиной щеке. И это прикосновение открыло в Петькиной душе какую-то невидимую преграду, развязало путы, и неуправляемые жаркие слезы потекли из Петькииых глаз. Он прижался мокрым лицом к теплой волосатой груди Михаила Петровича и замер, сотрясаемый рыданиями.

— Ничего, ничего, — бормотал Михаил Петрович. — Мы с тобой всю жизнь будем заодно, вместе. Как в Писании сказано: муж — жена — одна плоть.

И Петька принял эти слова с полным серьезом и верой День за днем потекла его новая жизнь. Вскоре он уже не мыслил и не представлял себе, что может жить один без Михаила Петровича, без его сильного мускулистого тела, без ночных бесстыдных ласк, без прозвища «Любовь Петровна», без всей этой веселой суеты полуремесленников — полухудожников, которую они вели в этом тихом, забытом временем углу России…

Шелестел осенний дождь за мутными стеклами окон. На мокром крыльце метались ржавые листья. Вечерело. Петька заканчивал свою обычную работу: раскладывал по ящикам готовые фотографии, развешивал еще мокрые негативы и отпечатки. Михаил (мой мужик, как называл его теперь про себя Петька) возился на кухне, готовя немудреную снедь: картошку и щи. Внезапно загремели тяжелые шаги на крыльце, кто-то по-хозяйски, не стучась, распахнул входную дверь. Упало неловко задетое ведро в сенях, и вода забулькала, потекла по скрипучим половицам в погреб. Петька услыхал матерящегося Михаила Петровича, а затем странное молчание воцарилось в сенях. Выглянув из темной каморки, Петька увидел, как двое в кожаных куртках и портупеях стоят перед мертвенно-бледным Михаилом Петровичем. Не более нескольких секунд длилась эта пауза, а затем клубок сильных тел покатился по полу, и ничего не соображающий от страха и неожиданности Петька опомнился только, когда двое поволокли беспамятного Михаила Петровича к выходу. Голова его черно-кудрявая безжизненно пересчитывала пороги и ступеньки. Петька выскочил из темной комнаты, ухватился за одного из кожано-портупейных комиссаров: