Любовь и хлеб - страница 7

Васька вспомнил, как поставили им палатку и они, видя, что все спят под открытым небом, отказались от нее. И еще вспомнил, как однажды уставший Жвакин накричал на Тоню за пригорелую кашу. А она вдруг спокойно сказала ему в лицо:

— Не кричите! У меня… ребенок… — И заплакала.

Жвакин растерялся: «Мать, значит…» — и больше никогда на Тоню не кричал.

Весь день Саминдалов пел. Чем быстрее двигались плоты навстречу ночи и остановке, тем громче звучал его гортанный певучий голос.

Река за поворотом разлилась широко, и берега ее утопали в черемухе. Плотовщики опустили гребь, и деревянная громада плыла по течению. Можно было отдохнуть и покурить.

— Что впереди? — крикнул Васька Саминдалову, который, облокотившись на шест, задумчиво смотрел вслед убегающим берегам, деревьям, облакам и уплывающей из-под ног воде. Только небо и солнце стояли на месте.

— Впереди моя жизнь! Лямья-пауль! — засмеялся Саминдалов и, подмигнув Ваське, пояснил: — Стойбище манси на черемуховой речке, — и снова запел.

Васька понимал настроение товарища: впереди стойбище, в котором живет Майра — невеста Саминдалова. Не о ней ли и поет он?

— О чем поешь, рума-друг?

— Ни о чем. Сам с собой беседу веду. Вот послушай. Ладно будет?

Саминдалов выпрямился, откинул рукой косички, поправил платок на шее и, ударив себя по бедрам, поднял голову, закрыл глаза:

Дальше слушай…

Еще Саминдалов долго пел о том, как он будет ждать два года, пока Майра станет совершеннолетней, как он накопит много денег, накупит всего-всего, что положено, одарит отца, а он отдаст ему Майру.

Васька сочувственно слушал, кивая головой.

— Болею я шибко по стойбищу, по оленям. Мы с Майрой хорошо жить будем. Возьму Майру в тайгу, далеко уйдем. Юрту поставим — жить начнем. Емас! Ружье есть, сахар есть, мука, спички… Один выстрел — лось готов, убитый лежит, рога и мясо дарит. В тайге медведь, белка, птица. Рыбы хочешь — наловлю. Охотнику много ли надо — удача и дети! Вот детей много надо — жить веселей будет. А я отец их! Каждому сердце дам, руки…

— Значит, в тайгу опять…

— Так.

— Эх, Степан, Степан… не так надо!

Саминдалов поднял брови, скрестил руки на груди:

— Лучше нельзя.

— Жалко мне вас, вообще всех манси. Что хорошего? Всю жизнь как дикие люди… Хорошей-то жизни не видите. Вам с Майрой в городе надо жить. Она бы специальность приобрела, училась бы. Да и ты, Степан, глядишь, инженером каким-нибудь стал бы. Вот подавайся с Майрой на лесозавод. Там рабочие требуются…

— Нет, я два года подожду — и в тайгу!

Василий знал историю Саминдалова и Майры, и уж очень хотелось ему, чтобы стал манси счастливым, да вот не знал, как помочь ему. Видел: мается Саминдалов, грустит… Ночью однажды проснулся, заметил: Саминдалов не спит, и не понял спросонок — не то молится он, не то плачет.

— А скажи, нет у вас какого-нибудь обычая невест воровать?!

Саминдалов засмеялся:

— Есть обычай.

— Так укради, чем ждать два года. Проще простого! — обрадовался Васька и заметил, как Степан сожалеюще причмокнул губами:

— Нельзя. Давно бы украл.

— Почему, раз обычай? Вот ночью пойдем, р-раз — и готово! Уедешь ты с Майрой куда-нибудь и живи на здоровье.

Саминдалов махнул рукой:

— Нельзя, нельзя. Я спас ее однажды. Она как дочь мне стала — тоже обычай. А дочь зачем воровать?! Грех. Вырастет — уже не дочь, невеста будет. Так лучше.

— Как хочешь, а только я помочь тебе хотел.

Замолчали оба. Васька встал, потягиваясь, и зевнул:

— Ночь скоро. Опять плоты — к берегу. Спать будем, — и ушел, кивнув Саминдалову на прощание.

Из-за тайги выплывала большая, полная луна. Она медленно покрыла все вокруг белым печальным светом и, подрагивая, повисла в небе. Тихо плескалась на перекатах серебряная река, молчали, уплывая назад, светлые берега и деревья.