Любовь и память - страница 6

— Сколько ей лет? — спросил Сакий, когда монашки вышли.

— Кому? Игуменье? Да она еще совсем юная, — нехотя ответил водолажский председатель. — Была человеком, как все, красавица на все Водолажское, а теперь… Тьфу, да и только. Игуменья…

Закончив свои дела в ревкоме, Пастушенко выехал за село. Остановив коня, долго всматривался в даль, туда, где темнел лесок, из-за деревьев которого виднелись серые стены женского монастыря.

Сакий дал шпоры коню и поскакал в сторону леса. Монашки проводили его в покои игуменьи, где он долго говорил с нею, покинув стены этой обители лишь в поздние сумерки.

Вскоре по Сухаревке поползли слухи, что Сакий Пастушенко зачастил в женский монастырь. Но этим слухам он положил конец, когда в один из дней вернулся из монастыря с игуменьей, объявив ее своей женой.

За два года до этого игуменья была просто красивой девушкой Наталкой Кошевой. Отец ее погиб на войне, а вскоре и мать умерла от тифа. Водолажский богатый вдовец начал настойчиво уговаривать ее выйти за него замуж. Спасаясь от брака с нелюбимым человеком, Наталка и пошла в монастырь. А когда старая игуменья, забрав монастырское золото и ценности, бежала за границу, монахиню Наталью посвятили в сан игуменьи.

Монастырская подноготная подорвала и без того шаткую Натальину веру в бога, она тяжко страдала, ища выхода из трудного своего положения. В этот момент как раз и произошла ее встреча с Сакием, которого она полюбила всем сердцем.

Ох и досталось же Пастушенко за женитьбу на игуменье! И от районного начальства, и от своих же сухаревцев. Особенно бушевали комсомольцы. Никак не могли они смириться с тем, что герой гражданской войны, первый сухаревский коммунист женился на Наталье. Пусть бы она была, на худой конец, простой монашкой, а тут — игуменья! На этом основании обвиняли Пастушенко в утрате чувства классовости, называли перерожденцем и перебежчиком, а самые горячие головы — еще и предателем революции. Сакий же твердо стоял на своем: уверял, что до конца дней своих останется верным солдатом революции, что Наталка — простая крестьянская девушка из бедной семьи, сирота, ставшая по воле случайных обстоятельств игуменьей, что не отворачиваться от нее надо было, а помочь выбраться из монастырских стен. «Я и помог, — говорил Сакий, — судите меня по законам пролетарской совести… Но учтите, что революция не отрицает любви, а как раз стоит на страже настоящей большой любви и справедливости».

Кто знает, чем бы все это кончилось, если бы не вмешался в это дело один умный человек из губернского города. Остался Сакий на своем посту, но долгонько еще некоторые сухаревцы относились к нему настороженно и даже с недоверием, а Наталку упорно называли игуменьей. Лишь с годами эта канитель улеглась.

Был в Сухаревке еще один герой — Панас Гудков, бывший командир партизанского отряда, низкорослый и худощавый мужчина с голубыми ласковыми глазами и льняным чубом. Он приехал в Сухаревку как уполномоченный по хлебозаготовкам от райпарткома, а позднее его избрали секретарем сельской партийной ячейки.

Говорили, что Гудков был бесстрашным воином. Его партизанский отряд вихрем налетал на деникинцев, махновцев, немецких оккупантов, петлюровцев и громил их беспощадно.

Сельская детвора любила Гудкова больше, чем Пастушенко, потому что последний заметно важничал, а после нашумевшей истории с женитьбой стал молчаливее и строже. Гудков же любил поиграть с малышами, был с ними приветлив и ласков.

Вот какие герои жили в селе.

Маленьким сухаревцам очень хотелось хоть в чем-то походить на них. Но в чем проявишь себя в мирное время?

А между тем неспокойные юные души требовали действий. И мальчуганы действовали. По вечерам они часто во главе с отчаянным Олексой Ковальским, как саранча, налетали на сады Ванжулы и Пантелея или на соседские огороды и набивали свои карманы и пазухи зелеными сливами, огурцами или морковью. На них и собак натравливали, бывало, и солью из дробовиков били, но это маленьких сорванцов не останавливало. Выйдут из «боя», соберутся где-нибудь под деревом и, перебивая друг друга, радостно считают свои трофеи, запихивая в рот кислые-прекислые сливы или недозрелые, с колючими пупырышками огурцы. И долго потом выясняют — кто из них герой, а кто — трус, кто сметлив и быстр, а кто увалень и растяпа. Нередко Олекса обзывал размазней Михайлика, который в самый неподходящий момент то в ботве запутается, то на сучке повиснет, зацепившись подолом сорочки, и тогда визжит как поросенок, принижая бойцовское достоинство всей Олексовой ватаги. И все же Михайлика не покидала надежда выйти в герои.