Любовь - страница 61

— А первый раз, осенью шестьдесят восьмого года, как он попался? Когда провожал Миху Луня?

— Это просто. У Михи начались западения. Из него вышел неважный оборотень. Когда-нибудь это должно было случится: он попался прямо на заставе. Ну, а Поплеву загребли за одно. Между нами, Миха был неважный волшебник. Так, я бы сказал, трудолюбивая посредственность. Хотя нельзя отрицать, кое-чего достиг. Трудом.

— Где он сейчас, он жив?

— А ты держала его в своих руках.

— Жемчужины?

— Разумеется. Одна из них был Миха. Другая — Анюта. И еще кое-кто. Хорошее собрание редкостных душ.

— Господи боже мой! — прошептала Золотинка. — Пигалики нашли только две штуки. В Каменецких развалинах. Они нашли там Поплеву. А значит, эти четыре, что в Параконе…

— Они там и остались, — подтвердил Рукосил. — Но совершенно дохлые. Дохлые жемчужины в дохлом Параконе. По правде говоря, я скормил их змею вместе с Параконом.

Чародей замялся перед необходимостью посвятить спутницу в малоприглядные подробности убийства, но преодолел себя, полагая, возможно, помимо всего прочего, что смерть своей соперницы в зубах змея Золотинка как-нибудь уж переживет. В нескольких осторожно подобранных словах он рассказал о жертве, выставляя ее, впрочем, суровой государственной необходимостью, об отрубленном пальце и Параконе.

— Если все вышло как задумано, — говорил Рукосил, заглядывая в лицо девушки, чтобы уловить, как принимает она эту ненужную, может быть, откровенность, — если как мыслилось, то Паракон уж в утробе змея. А медный истукан схватился с ним не на жизнь, а на смерть… Ты видишь, я ничего не скрываю. Я чист. Я чист, — повторил он несколько раз с внутренним убеждением. — Я открываю карты. Чтобы мы поняли друг друга. Никакой двусмысленности. Ты должна понимать, времени у нас мало. Если схватка уж началась… крыша может обрушиться в любое мгновение. И тогда некому будет искать имя змея.

Золотинка молчала, и Рукосил, стараясь не выдавать беспокойства, заглядывал в глаза, чтобы уловить то невысказанное, что скрывало это молчание. Рукосил был бережен, осторожен и ласков. Он выказывал признаки правдивости и, как бы это точнее выразиться… признаки терпеливого раскаяния. Как виноватый любовник, который волею обстоятельств возвратился к обиженной и покинутой красавице.

— Ты тревожишься… — заговорил он наконец, не дождавшись отклика. — Тебя беспокоит судьба Михи, судьба Анюты. Мне кажется, у тебя было теплое чувство к Михе? Я ошибаюсь? — Золотинка и сейчас не ответила, но терпеливый и чуткий кавалер не принимал это молчание за обиду. — Честное слово, я не обнаружил в жемчужинах ни малейшей жизни. Просто положил их на место… Но если есть надежда спасти Миху, хоть какая-нибудь… все равно нужно открыть имя змея. В это все упирается. Все. И Анюта… — продолжал кавалер свои тлетворные речи. — Достойная женщина. Ты ее знала. Умная, честная, талантливая! Из всех известных мне волшебниц я бы поставил вперед Анюту. После тебя, разумеется… Помнится тебе немножечко досталось от Анюты в Колобжеге. Судебное разбирательство по делу курники против законников. Досталось, признайся!.. Но ты ведь не злопамятный человек? Ты не злопамятный человек, нет! Нет, я знаю.

Золотинка ответила затравленным взглядом и опустила взор на покрытые ковром ступени. Довольный собой кавалер продолжал говорить.

— И разве нельзя устроить все к общему удовольствию? Мы не верим другим, но еще больше не верим себе — от этого все недоразумения, все ссоры и войны. Поверить себе, поверить в будущее, поверить в счастье. Как это важно! И как могло бы все чудно устроиться! Зимку, увы, не воскресишь… Мне жаль эту девочку, в ней… в ней что-то было. Искренность, наверное. Увы, Зимку не воскресишь. Но Юлий жив. Жив! И это вселяет надежду, что все, все можно устроить еще по-человечески. Юлий жив, это огромное облегчение для меня. Слишком много на совести преступлений. И я благодарю судьбу, что судьба избавила меня еще и от этого — я не повинен в крови Юлия!

Золотинка только шмыгала носом, временами отворачиваясь, чтобы утереться золотой культей, потому что здоровой ее рукой владел спутник. Она часто и шумно вздыхала, что можно было объяснить, впрочем, затянувшимся подъемом.