Любовница короля - страница 51
— Не нравится мне все это, Эдуард. Вспомни, когда последний раз ты помогал ей. Потом у тебя случились ссоры с братом.
— Но я не собираюсь ничего рассказывать Георгу. Чем меньше он знает о ее глупых дрязгах, тем лучше. Я, конечно, поговорю с сэром Джоном, только не понимаю, почему нужно привлекать мужчин для улаживания женских ссор.
Распрощавшись с утренним посетителем, сэром Джоном Дугласом, Эдуард, вне себя от возмущения, вбежал по ступенькам и ворвался в комнату Жюли.
— Mon Dieu, Эдуард, да тебя всего трясет! Что так подействовало на тебя?
— Эта женщина! Эта идиотка моя кузина принцесса Уэльская! Я теперь не удивляюсь, почему у моего брата не хватало сил терпеть ее…
— Может, ты скажешь, в чем ее последняя обида?..
— Это проблема с Дугласами. Я попросил сэра Джона приехать — хотел сообщить, что ему больше не следует докучать ее высочеству, мол, она устала от дружбы с его женой… — Эдуард замолчал, пытаясь подобрать слова.
— И что?..
— Выяснилось, что не они вели себя оскорбительно по отношению к ней… Сама принцесса опустилась до… таких отвратительных и неприличных… — Эдуард почти перешел на крик, голос его дрожал от гнева.
— Ты пока еще не сказал мне…
— Да я не знаю, как сказать тебе такое…
Жюли не настаивала. Эдуард сам расскажет, когда будет готов. Ждать ей пришлось недолго. Справившись с гневом, он медленно произнес:
— Принцесса послала сэру Джону вульгарный непристойный рисунок, на котором любой мог бы узнать леди Дуглас, изображенную в объятиях их общего друга сэра Филипа Сиднея.
— Не верю! Она может быть глупой… даже вульгарной, но только не…
— То же самое я говорил сэру Джону, пока он не показал мне этот рисунок. Под рисунком была подпись, еще более вульгарная и непристойная, чем само изображение… И я узнал почерк…
— Бедный Эдуард! Как могла она поставить тебя в ужасное положение, попросив о посредничестве в таком гадком деле?! Удалось ли тебе после всего этого расположить к себе сэра Джона?
— Да я готов был встать на колени перед этим человеком. Я умолял, чтобы он не давал дальнейшего хода делу. Умолял ради здоровья короля, просил только представить себе, какой случится скандал, если история дойдет до принца Уэльского…
— И тебе удалось уговорить его?
— Думаю, его — да… Но что касается леди Дуглас, не уверен. Она не только возмущена омерзительной клеветой, но также считает, что ее здоровью нанесен серьезный урон…
— И она абсолютно права, сэр. Женщина может изменить мужу, может развлекаться как угодно… Но когда ее несправедливо обвиняют в таком… Mon Dieu… это уже не только оскорбление, а гораздо больше! А теперь, сэр, я вам советую постараться забыть об этой истории. Вы выполнили ее просьбу. И вы расстались с сэром Джоном друзьями…
— Да. Теперь остается только молить Бога, чтобы принц Уэльский ничего не узнал.
Жизнь, которую вел Эдуард, его вполне устраивала. Ему написал Георг, предлагая герцогу Кентскому явиться к нему с визитом в Карлтон-Хаус. Приглашения принца Уэльского стали большой редкостью после случая с домашними счетами принцессы Каролины. Эдуард не обижался на брата, ему просто не нравилось, что тот легко поддается влиянию герцога Йоркского. Напротив, он даже тепло относился к Георгу, особенно после разговора с мистером Эддингтоном, бывшим премьер-министром. Тогда они втроем вышагивали по комнате, обсуждая гибралтарское дело, и Георг, обнимая Эдуарда за плечи, в конце концов сказал:
— Вы посылаете человека навести порядок в гарнизоне, готовом к мятежу. Вы поручаете этому человеку покончить с таким постыдным положением дел и всячески уверяете его в правительственной поддержке. Он приезжает на место и обнаруживает, что ситуация гораздо хуже, чем ее описывали. Назревающий мятеж все-таки происходит, и он его подавляет. Вместо награды вы подвергаете его позору и понижаете в должности. Если вы хотите лишить офицера понятия о чувстве долга или одобряете мятежи, в таком случае ваша тактика, конечно, оправданна. Я считаю, что Эдуард имеет право жаловаться. Он не был бы офицером и просто мужчиной, если бы промолчал.
После этих слов Эдуард понял, что его злейшим врагом является герцог Йоркский, а вовсе не Георг.