Любовница Витгенштейна - страница 19

Книжный магазин на улице вниз от Акрополя опечалил меня.

Хотя теперь я категорически решила, что эта картина не является изображением моего дома.

Несомненно, это изображение другого дома, дальше по пляжу, который сгорел.

Сказать по правде, я теперь уже совсем не могу вызвать в памяти образ того, другого, дома.

Хотя, возможно, этот и тот дом были одинаковы. Или очень похожи, во всяком случае.

С домами на пляже часто так бывает, ведь их строят люди с очень близкими вкусами.

Хотя на самом деле я не вполне уверена, что та картина по-прежнему на стене возле меня, ведь я сейчас не смотрю на нее.

Не исключено, что я отнесла ее обратно в комнату с атласом и биографией Брамса. Я отчетливо ощущаю, что она именно для этого всплыла в моем сознании.

Картина все-таки на стене.

И, по крайней мере, мы выяснили, что это была не биография Брамса, а какая-то другая книга, из которой я вырывала и жгла страницы на пляже.

Если только, как я предположила, кто-то в этом доме не владел двумя биографиями Брамса, и обе были напечатаны на дешевой бумаге и испортились от сырости.

Или они принадлежали двум разным людям, что, пожалуй, более вероятно.

Возможно даже, что эти два человека не очень- то дружили. Однако их обоих интересовал Брамс.

Возможно, один из них был художником. Да, а другой — тем человеком в окне, почему бы и нет?

Возможно, что художница, будучи пейзажистом, не хотела изображать другого человека. Но, возможно, другой настоял на том, чтобы позировать в окне.

Очень даже возможно, что именно это заставило их разозлиться друг на друга, если уж на то пошло.

Если бы художница закрыла глаза или просто отказалась смотреть, был бы там другой человек у окна?

Можно также спросить: был бы там сам дом?

И зачем я снова закрыла глаза?

Я все равно осязаю печатную машинку, естественно. И слышу стук клавиш. А также я осязаю этот стул сквозь трусы.

Делая это в дюнах, художница ощущала бы бриз. И чувствовала солнечный свет.

Ну, и еще она бы слышала прибой.

Вчера, когда я слушала, как Кирстен Флагстад поет «Рапсодию для альта», что именно я слышала?

Зима, когда все покрывается снегом, и остаются только странные закорючки голых деревьев, немного похожа на то, когда закрываешь глаза.

Конечно же, реальность меняется.

Однажды утром вы просыпаетесь, а цвета больше не существует.

И тогда все, что можно видеть, напоминает тот мой девятифутовый холст, с его непроницаемыми четырьмя белыми слоями штукатурки и клея.

Я это сказала.

Тем не менее чувство практически такое, как если бы можно было раскрасить весь мир, в какой угодно манере.

Позволив своей кисти немного абстракции в окне или нет.

Хотя, возможно, что это Кассандру я намеревалась изобразить на тех сорока пяти квадратных футах, а не Электру.

Пусть даже мне всегда нравилась та часть, в которой Орест наконец возвращается после стольких лет, а Электра не узнает собственного брата.

Чего ты хочешь, странный человек? Так, я думаю, говорит ему Электра.

Да, подозреваю, что сейчас я думаю об опере.

На пересечении авеню Рихарда Штрауса и улицы Иоганна Брамса в четыре часа дня кто-то окликнул меня по имени.

Ты? Неужели это ты?

Представьте себе! Именно здесь!

Это был всего лишь Парфенон, я совершенно уверена, такой красивый в лучах полуденного солнца, затронувший мои душевные струны.

Не где-нибудь, а в Греции, откуда вышли все искусства и все истории.

Тем не менее какое-то время мне почти хотелось рыдать.

Может быть, я и рыдала, в тот самый день.

Хотя, возможно, это была еще и усталость, за завесой безумия, которая защищала меня, но испарилась в тот день.

Однажды после полудня вы видите Парфенон, и этого взгляда оказывается достаточно, чтобы ваше безумие моментально испарилось.

Рыдая, вы ходите по улицам, названия которых не знаете, а кто-то выкрикивает ваше имя.

Я забежала в переулок, который был на самом деле тупиком.

Это точно ты!

У меня и оружие имелось. Мой пистолет, для стеклянной крыши.

Ну, когда я искала, я почти всегда носила его с собой.

Искала в отчаянии, как я уже говорила.

Но все-таки, опять же, никогда не зная, кого найдешь.

До самых сумерек я не выходила из переулка.