Любовница Витгенштейна - страница 27

В любом случае сейчас мне пришло в голову, что художница точно не была гостьей в этом доме, а скорее жила поблизости. Так проще объяснить, почему три ее картины хранятся в доме, где непомерное количество книг, но ни одной книги об искусстве.

Будучи хорошо знакомы с сюжетами картин, люди, жившие в этом доме, наверняка с радостью выставляли их напоказ.

Вопросы эстетического понимания тут вообще не должны были возникать.

Если уж на то пошло, то, возможно, во всех домах на этом берегу или во многих из них есть и другие работы той же художницы.

Быть может, даже в том самом доме, который я спалила дотла, имелись такие, хотя сейчас, очевидно, их бы там не оказалось, ведь это больше не дом.

Ну, то есть это все еще дом.

Даже если от него не так много осталось, я до сих пор склонна думать о нем как о доме, проходя мимо него во время прогулок.

Вон там дом, который я спалила дотла, может думаться мне. Или: скоро я буду подходить к дому, который я спалила дотла.

Ни одна из трех картин в этом доме не подписана, между прочим.

Вообще-то не помню, чтобы я смотрела, но уверена, что посмотреть — как раз то, что я вполне могла сделать.

Даже в музеях это как раз то, что я часто делаю.

Я делаю это даже с картинами, которые мне знакомы много лет.

Я вряд ли делаю это с целью найти какую-либо ошибку в атрибуции картины.

На самом деле я понятия не имею, почему я это делаю.

Модильяни часто подписывал работы других художников.

Это делалось для того, чтобы они могли продать свои картины, которые иначе остались бы непроданными.

Несомненно, мне не следовало говорить «часто». Несомненно, Модильяни делал это лишь несколько раз.

Тем не менее это было любезно со стороны Модильяни, так как некоторые из его друзей питались не очень хорошо.

В действительности Модильяни и сам часто плохо питался, правда в основном из-за того, что предпочитал пить.

Однажды, в галерее Боргезе, в Риме, я расписалась на зеркале.

Я сделала это в одной из женских уборных, помадой.

Подписывала я образ самой себя, естественно.

Однако если бы это видел кто-нибудь еще, то моя подпись располагалась бы под изображением другого человека.

Разумеется, я бы его не подписала, если бы на него смотрел кто-нибудь еще.

Хотя на самом деле я подписалась именем Джотто.

Кстати, в этом доме только одно зеркало.

То, что отражает это зеркало, — тоже образ меня самой, конечно же.

Хотя, если честно, то время от времени оно также отражает и образ моей матери.

Происходит это так, что я бросаю взгляд в зеркало и какое-то мгновение вижу мою мать, которая смотрит на меня.

Естественно, я вижу и себя тоже, в тот же самый момент.

Иными словами, все, что я в действительности вижу, это образ моей матери в моем собственном.

Я предполагаю, что такая иллюзия вполне заурядна и приходит с возрастом.

Точнее говоря, это даже не иллюзия, ведь наследственность есть наследственность.

Тем не менее это нечто такое, что может заставить задуматься.

Пусть даже теперь я вдруг осознала, что я, возможно, почти так же стара сейчас, как моя мать была тогда.

Моей матери было только пятьдесят восемь.

Хотя ей было ровно пятьдесят, когда я нарисовала ее портрет.

Я сделала в подарок на ее день рождения.

Хотя я редко писала портреты.

Были, впрочем, времена, когда я жалела, что так и не написала портрет Симона.

А бывало, я думала, что не хочу видеть подобное напоминание.

И, возможно, это было на годовщину их свадьбы, когда я нарисовала портреты отца и матери.

На самом деле это было тридцатилетие со дня свадьбы.

Я написала оба портрета со слайдов, чтобы подарок оказался сюрпризом.

Что пришлось сделать, так это повесить в студии брезент, чтобы затенить угол, в котором я могла бы использовать проектор.

В общем и целом я, пожалуй, тратила больше времени, бродя в потемках, чем рисуя картину.

Честно говоря, больше всего времени я тратила, просто сидя, причем всякий раз, когда рисовала.

Время от времени можно сидеть бесконечно, прежде чем встанешь, чтобы добавить единственный мазок на холст.

Известно, что Леонардо проделывал полпути до Милана, дабы добавить такой мазок к «Тайной вечери», хотя кто угодно решил бы, что она уже закончена.