Он не мог сомневаться в моем согласии. Для меня не было большего удовольствия, чем делать все, что он хочет. Он переодел меня в мальчика, заставил меня оставить все мои девичьи тряпки и, приказав своему слуге ожидать его в Римини, отвез меня в Болонью. Мы прибыли туда в начале ночи, он оставил меня в гостинице и пошел сначала к матери Беллино. Он сообщил ей свой проект, она его одобрила и утешилась тем в смерти своего сына. Он привел ее ко мне в гостиницу, она назвала меня своим сыном, я дала ей имя матери; Салимбени ушел, приказав нам ждать. Он пришел через час и принес в кармане устройство, которое, в случае необходимости, должно было представить меня как мужчину. Ты его видел. Это нечто вроде кишки, длинной, мягкой и толстой, как большой палец, белой и из очень нежной кожи. Ты заставил меня смеяться исподтишка этим утром, когда назвал его клитором. Это устройство сделано внутри из очень тонкой кожи, прозрачной, овальной формы, пяти-шести дюймов в длину, двух в толщину. Приладив эту кожу с помощью эластичного клея в том месте, по которому различают пол, им прикрывают женское. Разведя клей, он проделал на мне эксперимент в присутствии моей новой матери, и я стала подобна моему дорогому другу. На самом деле, это заставило бы меня смеяться, если бы скорый отъезд предмета моего обожания не пронзал мне сердце. Я осталась там с предчувствием, что я его больше не увижу. Смеются над предчувствиями, и правильно, потому что не у всех вещее сердце, но мое меня не обмануло. Салимбени умер очень молодым в прошлом году в Тироле, настоящим философом. Я вынуждена продолжать служить своему таланту. Моя мать считает правильным продолжать мне притворяться мужчиной, поскольку надеется направить меня петь в Риме. В ожидании этого она подвизалась в театре в Анконе, где Петроне учится танцевать.
После Салимбени ты единственный мужчина, в объятиях которого Тереза воздала приношения подлинной любви; и это ты заставляешь меня сегодня отринуть имя Беллино, которое со смерти Салимбени я ненавижу, и которое начинает доставлять мне трудности, которые меня беспокоят. Я сейчас выступаю в двух театрах и мне нужно в обоих, если я хочу быть принята, выдержать позорный экзамен, потому что повсюду считают, что я настолько хорошо представляю женщину, что поверить, что я мужчина соглашаются только после проверки. До сих пор я представала только перед двумя престарелыми священниками, которые простодушно довольствовались тем, что видят, и поручались перед епископом; но надо, однако, все время обороняться от людей двоякого сорта, которые преследуют меня с целями незаконными и ужасными. Те, кто, как ты, влюбляется в меня, не поверив, что я мужчина, требуют, чтобы я им дала возможность убедиться воочию, и я не могу на это решиться, потому что рискую, что они захотят также проверить прикосновением; к тому же я опасаюсь не только того, что они сорвут маску, но и того, что они захотят использовать устройство для целей чудовищных, которые придут им в голову. Но самые вероломные люди, которые меня беспощадно преследуют, это те, что демонстрируют любовь ко мне как к кастрату, каким я перед ними притворяюсь. Я боюсь, мой дорогой друг, быть зарезанной одним из них. О! Мой ангел! Спаси меня от этого бесчестья. Возьми меня с собой. Я не прошу тебя взять меня в жены, я хочу быть только твоей нежной подругой, какой я была для Салимбени: мое сердце чисто; я чувствую, что создана, чтобы жить верной моему возлюбленному. Не покидай меня. Нежность, которую ты мне внушил, настоящая: та, что я испытывала к Салимбени, происходила от невинности. Я стала действительно женщиной, лишь когда вкусила настоящее наслаждение любви в твоих объятиях.
Растроганный до слез, я от всего сердца дал ей слово связать свою судьбу с ней. Захваченный необычайной историей, которую она рассказала и в которой я видел все признаки правды, я не мог, однако, поверить, что внушил ей подлинную любовь во время пребывания в Анконе.
– Как же ты могла переживать, любя меня, – сказал я ей, – если я так по тебе страдал и при этом отдавался твоим сестрам?