Любовные каникулы - страница 39

— Да, лучше пройдемся пешком, — небрежно сказала я. — Все равно она мне не очень нравилась. Просто не хотела тебя огорчать. Мне больше по вкусу «порше»...

У него едва заметно дрогнула бровь.

— Тогда завтра повторим прогулку на «порше». Не возражаешь?

Ого! Да он так спустит на свои причуды все свое будущее наследство...

— Завтра не получится.

— Тогда послезавтра.

— Ты не понял. Мы уезжаем.

Он остановился, впился в мое лицо глазами. Но я ведь истинную правду говорила.

— Куда?

— Домой. В Москву.

Он, кажется, забыл, что у меня есть дом. Да я и сама об этом совершенно забыла.

— Останься, — тихо сказал он.

— Не могу. — Я вздохнула. — Все уезжают.

— Ты не такая, как все! Ты сама по себе, — горячо сказал он.

Это я и сама знаю. А что толку? Можно подумать, мне хочется!

— Нет, Георг. Сегодня погуляем подольше на прощание. И все. Ты будешь меня вспоминать?

— Я тоже поеду в Москву, — вдруг решил он.

Этого мне только не хватало!

— Нельзя, — строго сказала я. — У меня там муж. У меня работа. Каникулы окончены.

У него стал такой потерянный взгляд. Но все равно, пусть не думает, что он для меня важнее всего остального. Я только чуточку смилостивилась и заверила его, что тоже буду его вспоминать... Венецию и его. Вместе.

Позади нас завыла полицейская сирена. Это к месту нашей аварии подкатил патруль. Быстро у них... Сейчас они нас заметят, начнут выяснять, составлять протокол... Ох, совершенно мне это ни к чему! Я потянула Георга за рукав, и мы, пригнувшись, как заговорщики, бегом помчались под прикрытием длинного рекламного щита к спасительной пристани. На наше счастье, катер еще стоял у мостков, и мы в последний момент успели прыгнуть на палубу. Переглянулись и засмеялись с облегчением...

— Полиция, — сказал он. — Терпеть не могу.

— Я тоже.

И мы опять засмеялись. Все-таки он хороший мужик, хоть и принц.

— Куда пойдем?

— Все равно.

— Ты согласна гулять до рассвета?

— Именно этого мне и хотелось.

Вот так бы сразу. А то платья, рестораны, машины... Не надо меня приручать и подкупать. Предложи мне просто лунную ночь, парочку звезд впридачу и розовую полоску восхода. Может, тогда я и позволю тебе... Что? Видно будет, по настроению...

У Моста Вздохов сидел в своей гондоле Марко. Я перегнулась через перила и окликнула его:

— Марко! Ты свободен?

Он вскинул голову и радостно заулыбался.

— Прошу вас. Грация, синьорита.

Георг удивленно посмотрел на меня. Не догадывался разве, что меня знают в Венеции, как родную, и я здесь всех знаю?

Марко изучающе посмотрел на нас, когда мы уселись на деревянной скамье, и, к моему изумлению, вместо того чтобы вновь, как при Андрее, начать осыпать меня комплиментами, сдержанно, с почтением спросил:

— Синьорита желает, чтобы я пел?

— Желаю.

И под его негромкую красивую песню Георг обнял меня и прижал к себе, слово защищая от ночной прохлады. О чем пел нам Марко? Конечно, о любви. Мне кажется, что все песни на итальянском должны быть только о любви. Других слов просто не может быть в таком певучем, прекрасном языке... Как это романтично скользить по узким каналам — улицам, где порою нет даже тротуара — только высятся стены домов, хранящие память о многих тысячах влюбленных, вот так же, как мы, проплывавших мимо них и поглощенных друг другом.

Влюбленные? Разве я влюблена? Да, Санька, пора уже хоть себе признаться. Ты же млеешь под тяжестью его руки, ты же хочешь длить вечно каждое мгновение... Тебе это ни о чем не говорит? Знакомые симптомы... То в дрожь бросает, то в жар, то обижаешься на какую-то фразу до смерти, а то в простом, ничего не значащем слове пытаешься разгадать скрытый смысл, говорящий о его чувствах...

И молодой красавец Марко тебя совершенно уже не интересует. Видишь, он сразу это понял. Он только посмотрел на нас и уже догадался, что перед ним именно влюбленные... О! Они чутки, эти венецианские гондольеры. Они ведь видели множество чужих тайн.

Круглая луна повисла в небе, словно апельсин. Полнолуние. Вот почему так волнуется кровь... Ведьмовская, колдовская ночь. И я тоже, наверное, ведьма, не зря ляпнула Андрею про шабаш... Какие-то буйные, стихийные страсти рвутся из самых потаенных глубин и просят дать им свободу.