Любушка-голубушка - страница 14

И ее повели-таки. Хоть и без веревки, но…

Конвоировал Любу, как было предписано, старшина милиции Капитонов. То есть она шла по Покровке в своем сереньком плащике, цокала каблуками (уходя с работы, переоделась с ощущением какой-то ужасной безвозвратности происходящего), а рядом маршировал милиционер. И ей казалось, что все знают: он ее конвоирует, именно конвоирует, а не просто так рядом идет. Не ходят милиционеры в форме просто так рядом с рыдающими женщинами! А Люба как начала рыдать еще в рынке, так и не могла остановиться. Смешней всего, что она не плакала весь этот год, с самого развода… кстати, и при разводе, и до него не плакала. Зажала себя… ради Женьки крепилась, ради собственной гордости, и Виктору хотела показать, что невелика потеря… может, и правда невелика?.. Ну, слезы копились, копились – и вот пролились. Хлынули.

Это был ливень слез. Водопад. Если бы у Любы еще оставалось чувство юмора, она оглянулась бы посреди Покровки: а не бегут ли за ней ручьи? Но все ее чувство юмора было снесено могучим ураганом тоски тоскучей. Люба не обращала внимания вообще ни на что и ни на кого, она не соображала, куда Капитонов ее ведет: мельком увидела только какого-то мужчину, который уступил ей дорогу на крыльце районной администрации. Его лицо на мгновение показалось Любе знакомым, но она была в таком состоянии, что даже сына родного, окажись он в Нижнем, сейчас не узнала бы.

Когда подходили к двери, на которой висела табличка: «Районная административная комиссия», Капитонов вдруг тронул Любу за локоть, а когда она обернулась, что-то сказал. У него было очень злое лицо. Но Любе его злость уже стала совершенно по фигу. Отмахнулась – и торкнулась в дверь, за которой ее ждали судьи и палачи.

Капитонов еще что-то пробормотал да и умолк.

Административная комиссия как раз вовсю заседала. То есть восседала за длинным столом, все шесть человек с одинаково алчным видом – точно вороны, которую поживу поджидают, – и, когда Капитонов втолкнул в дверь ничего не соображающую Любу, они – комиссары эти – накинулись на нее и немедленно расклевали в клочья. Председательша свирепствовала особенно. Она обладала невероятно черными и густыми бровями – Леонид Ильич нервно курит в сторонке! – и вообще была вся такая большая-пребольшая, размера, наверное, шестидесятого, а может, даже шестьдесят второго, и стул под ней, когда она шевелилась, скрипел страшным мученическим скрипом, как будто прощался со своей мебельной жизнью. Наверное, поэтому председательша старалась не двигаться и восседала на этом стуле неколебимо, точно монумент. С другой стороны, она ведь не могла не понимать, что если стул развалится, то и она рухнет… и разобьется на мелкие кусочки. Вот и изображала из себя памятник.

Между прочим, лицо этой председательши тоже показалось Любе знакомым. Вроде бы мелькала на рынке… Точно, мелькала, и что-то неприятное с ней было связано, но что?..

Впрочем, Любе было не до воспоминаний, вот уж точно, она вообще ничего не соображала и даже слышала плохо, что там говорили, о чем ее спрашивали. Все больше тупо молчала, зачем-то стягивая полы плаща на коленях, как будто стыдилась своей простенькой черной юбки. Но ответов от нее особенно и не требовали. Что-то говорил Капитонов, а впрочем, все было уже написано в протоколе. Люба все рыдала…

– Ой, да хватит нас на жалость брать! – брезгливо бросила председательша, когда Люба достала из пачки очередной одноразовый платок, а прежний, мокрый и скатавшийся в комок, сунула в карман плаща, потому что урны или корзинки для бумаг в поле ее зрения не наблюдалось. – Как цены гнуть выше всех возможностей, непосильные простому человеку, это вы с улыбкой, а как отвечать за свое разгильдяйство, тут в слезы.

– Ой, не говорите, Марина Ивановна, – поддакнула еще какая-то комиссарша, – цены просто убийственные дерут. Хоть вегетарианцем становись!

– Ну, вегетарианцу теперь тоже не больно прожить, это если только капусту да картошку есть, да и то со своего участка. А вот у меня участка нету, мне как быть? – ввинтился в разговор единственный в этом сборище злобных ворон мужчина, однако бровастая Марина Ивановна осекла его взмахом пухлой руки и вынесла Любе приговор: уплатить штраф в двадцать тысяч рублей. И квитанцию присовокупила.