Люди, горы, небо - страница 55

— Спасибо, что сказал, а то я действительно не видел. Сеточка мне и нужна как раз. — Шумейко ударил по круче сгустком света, прошелся веером, и затем луч фонаря прянул вверх. — Ну–ка слазь оттуда! Я инспектор.

Знакомый угловатостью своей парень в видавшей виды шапке–ушанке нелепо взмахнул руками, прикрыв глаза, и уже готов был сжаться, ужом заюлить в кустах.

— Учти: стреляю без предупреждения, — жестко сказал Шумейко. — Кончай дурить, слазь, лодка–то с мотором и сетка у меня.

Парень все–таки мог убежать, и Шумейко его не догнал бы при своей хромоте да и возрасте, но какие–то особые соображения заставили браконьера юзом заскользить по откосу и предстать перед инспектором. Тут он, не теряя времени, схватился за голову, по–бабьи причитая:

— Ах ты, мать моя, впервые в жизни решил попытать счастья — и на тебе! Мне ж еще и лет совсем мало, несовершеннолетний я…

— Не кривляйся, — оборвал его Шумейко, — с ребятами твоего возраста я в сорок третьем линию фронта переходил, через сто смертей, а ты дитятей прикидываешься. Да и знаю я тебя, — добавил он брезгливо, потому что действительно узнал его, узнал и даже не испытал мстительной радости от его поимки. — Васька Шалимов ты.

Тот оторопел, лицо у него — с непривычно выпирающей челюстью, но проникновенно глазастое (как у сестры), не лишенное даже известного своеобразия — враз осунулось, подурнело.

— Ну чего ты, словно выброску проглотил? — подтолкнул его Шумейко, выводя из состояния шока. — Давай веди, показывай, где у вас тут жилье, где остальная братия… Веди, а то сам найду, и тогда уже не рассчитывай на снисхождение.

И Васька сперва нерешительно, а потом все живей и даже с охотой повел его, вовсе не думая удирать, но на что–то, видно, рассчитывая, на какой–то не совсем приятный для его конвоира ход событий. Довольно скоро уперлись они в землянку, основательно замшелую, давненько уже сооруженную безвестным охотником, промышлявшим в этих местах либо зайца, либо еще какого зверя. Подслеповато мигало оконце — жаль, электричество сюда не дошло, а энергию аккумуляторов (уж они–то были!) расходовали строго. Посудив об этом вскользь, Шумейко бестрепетно сунул голову в мутно–желтый проем, разверзшийся сразу за трухлявой дверцей, а затем и в дымное облако, пронизанное рассеянным светом какого–то каганца; одну руку на всякий случай держал он в кармане.

Еще не оглядевшись как следует и не дав возможности, чтобы рассмотрели пообстоятельней его самого, он сказал с накалом в голосе:

— Здорово, деклассированные элементы! Принимайте рыбоохрану в гости!

«Деклассированные элементы» не поспешили, однако, привечать его, каждый на нарах занимался чем–то своим: кто–то ел, кто–то пил, кто–то сеточку чинил — вот в таком примерно раз и надолго установленном ритме; правда, один еще слюнявил толстым пальцем колоду карт — карту по карте в отдельности, ¦‑ перебирал их со значением, гадал на себя, на свою судьбу. Видно, ничего ему карты ко времени не подсказали о столь неожиданном, даже зловещем визите рыбинспектора, и он раздраженно отбросил их. Встал, прошелся перед инспектором петух петухом, довольно независимо.

— Брось придуряться. Кто таков будешь?

— Я же сказал, повторять не люблю. Не глухие.

Картежник угрозливо повернул крутую, в морщинах

шею, нащупал глазами притормозившего сзади у двери Ваську Шалимова.

— Навел?

— Сам навелся, — вскинулся Васька, — даже фонариком дорогу мне присветил.

Картежник — видно, он здесь верховодил — отошел к нарам, к дощатому столу.

— Что ж, садись, так и быть. Ночной гость — его жалеть надо, это точно. — И вдруг, меняя интонацию, бросил кому–то через стол: — Ну–ка, Федька, дай ему в зубы, чтобы дым пошел!

Федька, изворотливый типчик лет за тридцать, живо скользнул с нар, встряхнул на ходу пачку «Беломора», ткнул свесившийся мундштук в самые губы инспектору.

Шумейко отвернул голову и вытащил папироску пальцами.

— Немного повежливей, — проворчал он, — не люблю, когда на меня замахиваются хотя бы и шутя…

Ощущение боя, борьбы, напряженности жизни — вот к чему он не то чтобы стремился сознательно, но от чего по крайней мере не старался увильнуть, уйти в сторону; кому–то нужно делать опасную работу, а ему нравилась такая работа, если, конечно, вдобавок она обеспечена надежными тылами, уверенностью в своей правоте. Он считал, что выбрал эту работу не потому, что она сулит некие преимущества, а в силу внутренней потребности, потребности лично конфликтовать с людьми, пытающимися создать свое благополучие нечистыми средствами. Таких он откровенно ненавидел сызмала, и чем дальше старел, тем больше ненавидел.