Люди - народ интересный - страница 15
Наступил июнь, занятия в школах кончились началась разлука.На первых порах я её остро чувствовал, меня все тянуло к дому Воронцовой. Даже лечение зубов отчасти скрашивало, что врач живет в том же доме и где-то за стенкой – о н а. Путь к реке также пролегал мимо воронцовского дома. Белая краска обшивки которого сошла от времени и непогоды, и стали отчетливо видны следы от сучков и шпаклевки. Но сколько я ни вглядывался в окна на втором этаже рядом с зубоврачебным кабинетом, никогда Воронцовой не видел.
Лето. Много читаю. Библиотекари, студент и курсистка, красивые, молодые, явно друг другу нравятся, - я желаю им счастья… и желаю его себе с Воронцовой. Библиотекарь Борис Авенирович затеял рукописный детский журнал. По его совету избрали меня редактором. Я было горячо взялся, убеждал знакомых и малознакомых читателей писать рассказы, стихи. Потом остыл. Воронцова, с которой я надеялся встречаться в библиотеке и в конце лета вручить ей красивый, интересный журнал, ни разу не пришла… Так и не вышло ни одного номера журнала. Даже названия ему не придумал.
Лето взяло свое, и я понемногу забыл Воронцову.
Осенью все переменилось. Гимназии- и мужскую и женскую -ликвидировали, высшие начальные- тоже: вместо них появилась Единая трудовая школа 1-й и 2-й ступени. Наш класс Гапсальского училища засчитали за два класса гимназии, поскольку у нас учили лучше, и учеников разбросали по разным школам,- со мной не оказалось почти ни одного прежнего ученика.
С половины зимы появилась Воронцова. Но на что она была похожа! Она была больна, очень больна. Серое лицо, худоба, жидкие волосы,- куда подевались её золотые косы? Она куталась в старый пуховый платок, вечно дрожала, даже за партой иногда сидела в той самой шубке, которую я когда-то прятал., а потом- подавал: сейчас сукно залоснилось, воротничок облез, должно быть, Воронцова и дома сидела в ней или лежала. Но главное- переменился её взгляд. Это был теперь взгляд взрослой, нет- постаревшей женщины, понимающей, что она потеряла все: здоровье, миловидность, внимание окружающих. Правда, из всех её одноклассников остался лишь я да еще две-три девочки, не близкие её подруги. Изергина вообще уже не было в Котельниче.
А я разлюбил Воронцову. Мне было её жаль, но присутствие её меня тяготило. Я избегал её ищущего взгляда, её болезненной, жалкой улыбки, старался держаться поодаль и был доволен уж тем, что никто не знает или не помнит о моей прежней любви к этому несчастному существу. Прежде меня трогало до слез, что её мать умерла, что она сирота, а теперь и она на моих глазах чахла от той же болезни( кто-то сказал мне, что чахотка наследственная). И сейчас презирал себя за то, что не в силах заставить себя быть ласковым и внимательным- подойти, сказать несколько слов… Повторяю. Особенно я стеснялся других: а вдруг догадаются!(Почему, почему мы бываем такими жестокими!)
Скоро она перестала ходить в школу. Ближе к весне она умерла. В классе знали об этом, но она ведь была чужой училась здесь всего один месяц. И никто не пришел на похороны. Мимо школы носили на кладбище, и утром кто-то закричал:
-Воронцову несут!
Все повскакивали с мест и бросились к окнам. В нашем городе принято нести покойников до могилы в открытом гробу, и я мог еще раз увидеть свою Воронцову. Но я не подошел к окну. Я не хотел видеть её мертвой.
Я так ясно представлял себе Воронцову, какой она была год назад. Мне казалось, что у меня уж не будет любви сильнее.
Скрипка.
Как появилась, откуда взялась в моей жизни скрипка? Сразу скажу: это была папина мечта, папина идея, и осуществилась она по его почину. Он любил скрипку больше, чем другие музыкальные инструменты, в скрипке таилось для него нечто волшебное, скрипка пела, тогда как рояль, пианино казались ему аккомпанимирующими инструментами. Может быть, потому, что больших солистов. Настоящих поэтов фортепиано папа не слышал ни в Котельниче, ни в Уржуме в свои молодые годы.
Но вот где, когда полюбил папа скрипку, он не рассказывал. Наверное, рассказал бы, если бы я спросил. Вечная история. Как мы потом жалеем, что вовремя не спросили,- так интересно было бы сейчас знать о старших все, или хотя бы то, что они сами хотели нам рассказать, а мы не поинтересовались… ругаешь себя, но- поздно.