Люди одиннадцатого часа - страница 3

Экскурсанты по сторонам озираются, фотографируют, аппаратами щелкают. Толстяк какой-то рядом со Стеней с блокнотом все переспрашивал:

— Какая, сказали, толщина стен? А пушек сколько?

Спутница его с зонтиком все время сердилась:

— Вы что — глухой? Говорили же — толщина девять метров, а пушек было девяносто.

— Но был некий подвижник, — продолжала между тем блондинка в шляпе. — Блаженный Иринарх Затворник. Явился ему в видении преподобный Сергий и указал место, где подкоп. А как мины взорвали, поляки и отошли. Так святой Сергий почтил подвижника.

— За что же Иринарху такая честь? — спросил кто-то.

— За подвиги духовные. В древних рукописях его так и называют: “затворник и верижник”. Железо на себе носил. Затворился безвыходно в келье. Как-то родная мать пришла проведать. Стучала в дверь, стучала, потом плакать начала. Иринарх не открывал, только спрашивает через дверь: “О чем ты плачешь?” — “Да как же? — отвечает мать. — Я тебя вырастила. Вот я уже старая. Хочу увидеть тебя прежде, чем помру”. А Иринарх отвечает: “Потерпи здесь, в этой жизни, чтобы увидеть в будущей”. Так и не открыл.

Стеня тут не выдержал и говорит громко так:

— Какой же здесь подвиг? Жестокость одна...

А толстяк с блокнотом отвечает ему:

— Вы что, не слышали? Вам же ясно сказали — святой подвижник...

Когда экскурсанты пошли дальше, к Стене с Варей подошел человек в белой панаме, немолодой уже, бородка жиденькая.

— Правильно вы сказали — жестокость одна и невнимание к людям.

А потом спрашивает:

— Вам, наверное, жилье нужно?

— Да, — отвечает Варя. — Нам Иннокентий нужен.

— Я и есть Иннокентий, — сказал незнакомец в панаме.

Повел он их через всю площадь, мимо торговых рядов и дальше, в сторону пруда.

А у стен святой обители целая ярмарка. Торгуют чем только можно: дубленки, куртки кожаные, средства от тараканов, кастрюли и сковородки, женское белье, зонтики, корм для кошек и собак. Все иностранное, в цветных коробках с надписями на разных языках. Тут же — немецкое пиво, булки с сосисками.

Какой-то чернявый, по виду цыган, подскочил к Варе, предлагает черкесскую бурку и чучело крокодила. Иннокентий отогнал его прочь.

— Вы что же, — спрашивает он, — туристы, на экскурсию? Или паломники, на богомолье?

— Грешники мы, — отвечает Варя. — Великие грешники.

— Я вот, к примеру, из заключения, — вторит ей Стеня. — Из тюрьмы.

— Вот оно как, — говорит Иннокентий.

Помолчал, потом добавил:

— Мне бы вот тоже в тюрьме полагалось быть... А я все на свободе...

— За что же это? — интересуется Стеня.

— Да всякое было, — загадочно так отвечает Иннокентий. — Будет случай — расскажу...

Дом его оказался старый, каменный, в три этажа. Вошли они в квартиру, а там в комнате женщина на кровати лежит.

— Мама, — говорит Иннокентий, — у нас жильцы.

— Вот и хорошо, вот и хорошо, — обрадовалась женщина. — Вам здесь понравится. Дом старинный, отца моего. В нем раньше гостиница была.

— Дед мой миллионщик был, — вставляет Иннокентий. — Богач. Подрядами гремел по всей России. Железные дороги строил. От царя похвальный аттестат. У него и в Москве сколько домов было...

— А он деньги на революцию давал, — перебивает его мать. — Здесь в его доме террористы собирались. Боевая организация, эсеры. Отец мой их всех хорошо знал. Савинков приезжал. А заправляла у них Дора, акушерка. Бомбы делали, отец рассказывал. Они тогда Великого князя Сергея Александровича в Москве убили...

— Мы с вас и денег не стали бы брать, — говорит Иннокентий. — Да только я сейчас без работы... На мамину пенсию живем...

Провел он Варю со Стеней во вторую комнату, маленькую, пустую, мебели никакой — только кровать и стол.

— Ноги у мамы отнялись, — говорит он. — Как семьдесят исполнилось, так и обезножела. Вот уж седьмой год лежит...

— Вы бы ее в обитель снесли, к преподобному Сергию, — говорит Варя. — Помолились бы за нее, глядишь — поднялась бы...

— Да кто понесет? Некому, — говорит Иннокентий. — Разве я один донесу?

Вечером Варя со Стеней собрались в Лавру. Как проходили через первую комнату, Марта Кондратьевна, мать Иннокентия, подзывает их.

— Что я вам скажу, — шепчет. — Эта самая эсерка Дора каждую ночь ко мне является. Придет и глядит на меня. Волосы черные, как вороново крыло. И что ей нужно — не знаю.