Люди одиннадцатого часа - страница 4

— Я помолюсь за вас, — говорит Варя. — Свечку поставлю.

В Лавре народу много, всё идут, идут. Варя со Стеней сразу в Троицкий собор. Там тишина, полумрак. Варя поставила свечки к образу Святой Троицы, сама в стороне, где-то у стенки — на колени. Никаких особых молитв она, верно, не знала. Стеня только и слышал от нее: “Помилуй меня, грешную”. Сколько раз она так сказала — неизвестно, может, сто, может, больше. Стеня уже устал ждать. “И что она там возится?” — досадовал он.

Как вышли, наконец, из храма, он говорит как бы со смешком:

— Видно, грех большой на душе... Долго молилась...

А Варя спокойно так отвечает:

— Мужа я убила... Насмерть...

Стеня даже не поверил сначала. Только и спросил:

— Ты уже замужем была? Когда только успела...

Потом уже, когда домой пришли, Варя ему рассказала:

— Пил он у меня сильно. Трезвый еще ничего, а выпьет — зверь зверем. Так с топором по квартире и ходил. Я на работе всегда в косынке была, не снимала, чтобы синяков не видели. А тут как-то собрался он посуду сдать — опохмелиться. Пошел, а приемный пункт закрыт. Вернулся черней тучи. Тут я не выдержала. Схватила бутылку и по голове. В руках только горлышко осталось. Он упал, лежит, не шевелится. А я уже остановиться не могу. Все бью об него бутылки, бью. А как все разбила, в милицию звоню. Говорю — убила человека.

— Что же они тебя — простили? — спрашивает Стеня.

— Судили. Пять лет условно. В зале даже хлопали, когда приговор прочли. Только я сама себя осудила. До конца жизни искупать грех свой.

Стали они на ночь укладываться, Варя и говорит:

— Как же мы будем в одной комнате? Здесь и кровати другой нет...

— Я на полу лягу, ты не думай, — отвечает Стеня.

Постелили ему старое пальто хозяйское, под голову — мешок какой-то с тряпьем. Варя свет погасила, разделась в темноте, легла. Стеня долго не мог уснуть, все лежал, ворочался. Варя ему и говорит:

— Будем, как святые. Лежать рядом и не касаться друг друга...

А как Стеня уснул, приснился ему сон, бестолковый какой-то. Будто поднялся он со своей постели, чтобы к Варе идти, смотрит, а ее на кровати нет. Вместо нее женщина какая-то сидит черноволосая, в руках жестянка круглая — бомба. Заворачивает она эту бомбу в бумагу из-под конфет и вдруг не выдержала, зарыдала.

— Это мы его убили, — говорит. — Я его убила! Я должна была это сделать!

— Кого — убили? — спрашивает Стеня.

— Великого князя! О, светлая жертва! Радость жизни!

Тут в комнату люди какие-то вваливаются — ряженые. Кто извозчиком одет, кто уличным торговцем.

— Не удивляйтесь, — говорит черноволосая Стене. — Это наружное наблюдение.

Среди ряженых Стеня увидел низенького, лысоватого, в костюме с иголочки, лицо каменное. Стеня сразу решил, что это Савинков и есть.

— Почему вы идете в террор? — спрашивает Савинков черноволосую. — Это же грех!

Та слезы вытерла и достает из-под подушки книгу — Евангелие. Открывает и читает: “Кто хочет душу свою спасти, погубит ее; а кто же погубит душу свою ради Меня, тот спасет ее”.

— Вы понимаете? Не жизнь погубит, а душу...

Потом Стеня смотрит, а это уже не Савинков, а человек какой-то с топором. Стеня, конечно, узнал его, хотя раньше никогда не видел, — муж это Вари. Бегает он по комнате и кричит:

— Всех уничтожу!

Утром проснулся Стеня, лежит, смотрит, как Варя одевается, думает: “Какой я святой! У меня даже сны дурацкие! Глупость одна!”

Сели они с Варей чай пить, Иннокентий заглядывает.

— Я вас вчера не предупредил... Клопы у нас... Не замучили?

— Нет, не замучили, — отвечает Варя.

Иннокентий все стоит в дверях, не уходит.

— Не видели мы клопов, — говорит Стеня.

А Иннокентий вроде и не слышит его.

— Вот вы из Москвы, — наконец говорит он. — Думаете, наверное, про меня — маленький человек, неинтересный. В провинции, мол, живет. А по мне, может быть, давно тюрьма плачет...

— Нет, мы так не думаем, — сказала Варя.

— Газеты-то вы, конечно, читаете, — продолжает Иннокентий. — Про покушение на Генерального секретаря партии читали? Январь шестьдесят девятого года.

— Это возле Кремля, что ли? — спрашивает Варя. — Так это когда было!

— Вот, вот, у Боровицких ворот. Вспомнили? Моих это рук дело.