Люди особого склада - страница 41

Погиб Петренко смертью героя, погиб, истекая кровью от множества ран, когда в дисках автомата не осталось ни одного патрона, у пояса — ни одной гранаты. И долго еще боялась подступиться к мертвому герою гитлеровско-полицейская нечисть. Фашистам не верилось, что рука его уже неподвижна. Им казалось, что партизан вот-вот снова шевельнется, рука поднимется и пустит автоматную очередь.

В это же время Меркуль выполнял ответственное задание обкома — шел на связь с Жуковским. Установить непосредственный боевой контакт с краснослободцами было очень важно для нас. Жуковский по заданию обкома подготовил крупную и очень ответственную операцию по разгрому гитлеровцев в Красной Слободе. Перед Меркулем стояла задача — помочь Жуковскому живой силой и боеприпасами, а после боя разработать план совместной операции против старобинского гарнизона.

Но дойти до Жуковского старобинцам не удалось. Отряд Меркуля небольшой и вооружен слабо, а по дороге на Красную Слободу было много гитлеровских гарнизонов, и приходилось вести тяжелые бои. Скоро в отряде не стало боеприпасов, силы истощились, и меркулевцы вернулись в свой район.

Узнав о гибели Петренко и о тяжелом положении на Червонном озере, Меркуль связался с Коржем и бросился на выручку к нам. Но нас на озере уже не было.

Меркуль в Роге нашел Наталью, но она не знала, куда мы ушли. Во время прорыва у нас не было возможности передать ей что-нибудь. Наталья рассказала только, что однажды ночью у эсэсовцев была большая тревога: они долго стреляли, подтягивали свои силы к гати. Там шел бой, некоторые там и погибли, но почему-то своих убитых фашисты здесь не похоронили, а куда-то увезли.

Во второй половине октября мы добрались до небольшой любанской деревни Вариков. Прежде всего позаботились о раненых. Алексея Георгиевича устроили на квартире у нашей связной Насти Ермак. К нему приставили местного фельдшера, а потом вызвали из Заболотья нашего партизанского доктора Крука.

Через некоторое время в Вариков явились Варвашеня и Бельский, а под вечер подошли Луферов, Лященя и Горбачев. Последний немного прихрамывал, но, увидев нас, сделал вид, что нога его совершенно не беспокоит — просто мозоль разболелся на пальце. Варвашеня глянул на его подогнутую ногу и опустил глаза.

Мы зашли к Бондарю. Хозяйка накрыла белой скатертью стол, принесла каравай хлеба, поставила миску соленых огурцов. Мы ели, делились мыслями, новостями. Бельский заговорил о Левшевиче.

— Быстро он вернулся? — окинув нас повеселевшим взглядом, спросил Бельский.

— Он не вернулся.

— Неужели? — Иосиф Александрович даже изменился в лице. — В чем же дело? Я встретил его у одного хутора. Он даже хотел проводить меня, но в этом не было необходимости.

Случай с Левшевичем озадачил нас. Предатель или трус? Мне хотелось верить, что скорее последнее. Испугался человек блокады и решил отсидеться где-нибудь в кустах. Если же он предатель, дело могло принять плохой оборот. Левшевич знал многих наших связных, некоторые явки и долгосрочные пароли. После короткого обмена мнениями я передал указания Меркулю: выяснить, где находится Левшевич, на всякий случай переменить все известные ему явки, вывести в отряды знакомых ему связных, в частности Наталью. Если подтвердится, что Левшевич предатель, — уничтожить его.

— А где теперь наш Брагин? — вдруг послышался из-за перегородки голос Бондаря.

Я только что хотел спросить о нем. Луферов пришел без него, и это меня встревожило, но я подумал, что Алексей Федорович не вернулся еще из Осипович.

Теперь, когда Алексей Георгиевич вспомнил о нем, я взглянул на Луферова. Тот скорбно опустил глаза, потом искоса глянул на Горбачева и уставился на свои руки. Они, казалось, вздрагивали. Нас охватило чувство тревоги: неужели что-нибудь случилось? А Луферов молчал; казалось, лицо его в эту минуту еще больше потемнело, осунулось. Горбачев сидел в темном углу, прикрыв шинелью колено правой ноги. Но ему трудно было скрыть, что нога его все-таки не сгибается. «Может, вывихнул где, — подумал я, — а может, и ранило». И только я хотел спросить его об этом, как Горбачев заговорил. Заговорил не о себе, а о Брагине.